В первой части мы рассказали о зарождении неосоветской эстетики, во второй — о её роли в развитии музыки и кино нулевых, популярности в ЖЖ «развесистой клюквы» и даже таких феноменов, как маскоты Двача и увлечение меланхоличной эстетикой городских окраин. Теперь же поговорим о том, как всё это дошло до современных зрелых форм, включая целый музыкальный жанр.
Скриншот из сами-знаете-какой игры
В середине 2010-х прямой интерес к советской эстетике в Рунете несколько снизился по сравнению с описанным в двух предыдущих статьях рубежом нулевых и десятых годов. Зато в моду вошла эстетика городских окраин: панельных домов, промышленных объектов, осенних пустырей, секций железобетонных заборов ПО-2, уходящих в туманную пустынную бесконечность железнодорожных путей. Как ни странно, это тоже сыграло свою роль в будущем новом взлёте интереса к советской стилистике, который начнётся ближе к концу десятых годов.
Эстетика городских окраин обнаружила неожиданную для многих вещь. В том, что ещё недавно повсеместно казалось бесконечно пошлым, некрасивым и вульгарным, оказалось возможным находить своеобразную красоту. И увидели её далеко не только снобы-эстеты по пути с сеанса артхаусного кино на метапостироничный хэппенинг в галерее современного искусства, но и миллионы «обычных» пользователей Рунета. Паблики соответствующего характера быстро набрали огромные количества подписчиков.
Одно из первых изображений, выдаваемых поиском Яндекса по запросу «эстетика (...)»
В чём-то это явление можно сравнить с известными понятиями японской эстетики, ваби и саби. Первое, ваби (侘), обозначает изящество непритязательной простоты, внутреннюю красоту вроде бы банальной и скромной вещи. Второе, саби (寂) — изящество объекта, в котором видна некоторая благородная потёртость, следы времени, неподдельность и подлинность очевидного несовершенства. Вместе их описывают как щемящее и где-то грустное, но в основе своей светлое ощущение меланхолического любования чем-то, демонстрирующим налёт времени, износа, запустения и одиночества.
Знакомо? Очень возможно, что да. Вероятно, некоторую роль в массовом осознании ваби-саби (пост)советских ландшафтов и образов сыграли игры серии Stalker. Их локации потрёпанных временем и радиацией построек и машин на фоне меланхоличных осенних пустошей вызывали у автора сходные чувства задолго до того, как в моду вошли паблики вида ЭЕ. Опять же, неслучайно этот сеттинг породил колоссальную субкультуру с тоннами только изданных на бумаге фанфиков. Какие-то струны в душах миллениалов он зацепил очень сильно и точно.
Немного меланхоличной сталкерской эстетики в стиле пиксельной анимации
Интересно, что все эти явления в Рунете можно назвать частью общемирового тренда десятых годов: интерес к эстетике простых, очевидно не идеальных, но «настоящих» вещей с налётом времени и быта проявлялся в сети по всей планете. Ранние соцсети были забиты гламуром под завязку — теперь на смену ярким краскам вылизанных до блеска курортов, мегаполисов и торговых центров всё чаще приходили образы северной природы, старинных построек, ретроинтерьеров. Модные кофейни с середины десятых всё чаще использовали в оформлении демонстративно старую мебель, старые вещи, старые книги и пластинки.
К примеру, открывшийся в Смоленске середины десятых годов Æeblehaven сочетает лофтовый и скандинавский стиль — и при ближайшем рассмотрении содержит в интерьере множество советских вещей и книг
В России многие из них естественным образом имели советское происхождение и советский же облик. На полках в хипстерской кофейне можно было обнаружить самые неожиданные томики: от Горького, Шолохова и «Краткого курса истории ВКП(б)» до экзотичных вещей — вроде посвящённого выставке народного искусства альбома 70-х годов на эстонском языке. Порой выглядело это примерно как на завирусившейся в Рунете фотосессии некой японки с книжкой на непонятной кириллице — см. обложку:
Миром десятых правили дизайн в скандинавском стиле и в стиле лофта. Оба они обыгрывали примерно те же эстетические идеи, что и ваби-саби у японцев. Особенно хорошо в России «зашёл» американский по происхождению лофт, работающий с квазииндустриальными образами помещений: открытые трубы, голые кирпичи, металлические конструкции, лампы накаливания, некоторая потёртость и тщательная потрёпанность вещей. В контексте российской истории это неизбежно ассоциировалось с чем-то советским, даже когда всё было модным и хипстерским. Ну а порой сращивание лофта с советской эстетикой обыгрывалось вполне целенаправленно.
В СССР лофта не было — но советская и лофтовая темы неплохо друг друга дополняли
Все описанные культурные явления во многом изменили восприятие пришедших из СССР образов. Советская архитектура стала вызывать интерес, и речь теперь шла не только о помпезном «сталинском ампире», но и о довоенном конструктивизме, и о характерных позднесоветских офисных зданиях, ещё недавно казавшихся скучными или даже стрёмными. В том же Atomic Heart используется немало образов именно из этих эпох советской архитектуры — ну, кроме пафосного неоампирного научного центра Сеченова в стиле «сталинских высоток».
Пансионат «Дружба» в Ялте, к примеру, очень легко представить себе в качестве локации в «Атомном сердце»
Эстетике ваби-саби, лофта, «скандинавщины» отвечало очень многое из образов советских реалий и быта — причём от редких, статусных и уникальных вещей до самых что ни на есть обыденных и массовых. Если во времена Перестройки и 90-х всё «совковое» безоговорочно проигрывало в массовом сознании ярким образам «загнивающего, но очень вкусно при этом пахнущего» Запада, как раз находившегося на пике увлечения гламуром — то теперь оказалось, что неброскость, функциональность, лаконичность советских вещей, советского дизайна могут быть очень красивы. Сами вещи не изменились, изменилась оптика смотрящих на них людей.
По фото интерьеров не всегда можно понять — это квартира моднейшего хипстера или просто мебель не меняли с советских времён
Если неосоветская эстетика рубежа нулевых и десятых годов, хоть мирно-космическая, хоть воинственно-сталинская, была в основном весьма парадной, глянцевой и возвышенной, то после эстетической «революции» десятых годов оказалось, что красивым могут быть и простые советские вещи, здания и образы — те самые, которые десяток-другой лет тому назад даже патриот мог бы в сердцах заклеймить как «совковые». Даже эмалированные металлические кружки, знакомые многим миллениалам преимущественно по поездкам на деревню и дачу, вдруг оказались модным аксессуаром и для похода, и для современной кухни.
Само собой, в обновлённом варианте всё это часто неизбежно эстетизировалось. Неприглядные вещи забывались, красивые выходили на первый план. Даже качество, долговечность и функциональность вещей советского производства, во времена реального СССР бывшее предметом не только кухонных анекдотов, но и вполне официально печатавшихся фельетонов и карикатур в «Крокодиле», теперь нередко стали даже идеализировать — противопоставляя их современным, броским и стильным, но быстро приходящим в негодность вещам.
Впрочем, это естественно для любой эпохи и сеттинга: скажем, восхищаясь готической архитектурой и средневековой книжной миниатюрой, вовсе не обязательно постоянно держать в голове то, что создавалось это всё в условиях весьма по современным меркам диковатых и неаппетитных. То же касается и «эпохи развитого паропанка» — в современных произведениях этого жанра, в отличие от собственно литературы второй половины XIX века, в фокусе внимания обычно находятся отнюдь не страдания пролетариев и люмпенов в трущобах. Стим, он, конечно, панк — но получается как-то больше про статусных леди и джентльменов, а также гениальных учёных с собственными лабораториями.
Ну а затем наступил 2016 год — и в мировую музыку ворвался мощный тренд ретровейва, он же синтвейв. Он буквально воплощал пробудившуюся изначально в англоязычном сегменте сети ностальгию по эпохе 80-х и ранних 90-х годов, с их классическим киберпанком, ранней японской аниме-культурой, VHS, 8- и 16-битными игровыми приставками и аркадными автоматами. Популярность ретровейва быстро проникла в Рунет и наложилась на специфику российской версии той эпохи. В ретровейв по-российски незамедлительно стали врастать позднесоветские и постсоветские мотивы, как музыкальные, так и зрительные.
Поначалу, впрочем, в основном в дело шли музыкальные мотивы времён поздней Перестройки. В них было много электронных ритмов, синтипопа, и мало специфически советского. Ничего удивительного, что выложенная в 2019 году видеозапись выступления группы «Альянс» с песней «На заре» стала сенсацией в масштабах Рунета не меньшей, чем десятком лет ранее «Вокализ» Эдуарда Хиля, он же «Мистер Трололо». Песня оказалась практически идеальным треком в жанре отечественного ретровейва, хотя была записана в 1987 году, и породила множество мемов, отсылок и даже мерча.
Но понемногу из разнообразия российского ретровейва стало прорастать новое явление: советвейв. Оно опиралось на мотивы, образы и мелодии, которые отсылали уже не к Перестройке и бурным 90-м годам, а плюс-минус к первой половине 80-х годов. Когда уже была электронная музыка, но СССР и советская культура никуда пропадать не собирались. Естественным образом электронная музыка навевала прямые параллели и ассоциации с последней волной советского технооптимизма начала и середины 80-х: когда у руководства страны и части представителей технической интеллигенции возникли надежды на то, что быстрая компьютеризация и новые технологии смогут вывести экономику СССР из кризиса.
Триптих «Кибернетики» Виктора Рыжих, 1985 год
К музыке советвейва стали добавляться всё более многочисленные арты. В них уже было не так много иронии и пародии, как раньше, зато заметно больше любования и ностальгии по не существовавшему, но привлекательному миру альтернативного СССР без многих негативных сторон его реальной истории. Несколько артов в таком ключе, скажем, создала в 2017-2019 годах екатеринбургская художница Makoyana — получившая тогда же известность в соцсетях и СМИ за серию рисунков с ламповыми хуманизациями российских городов — задолго до того, как это стало мейнстримом с использованием нейросетей.
Алиса Селезнёва на околоземной орбите, 2017 год
Не менее естественным было то, что в советвейве было очень много космической тематики. Космос в целом был очень важен для СССР, советской культуры и идеологии, а конкретно в начале 80-х годов советская космическая программа делала свой последний масштабный и впечатляющий рывок. Создавались многоразовый космический челнок «Буран» и тяжёлый ракета-носитель «Энергия», к выводу на орбиту готовилась первая по-настоящему большая и долговременная орбитальная станция «Мир», автоматические межпланетные станции «Вега-1» и «Вега-2» проводили уникальные исследования Венеры и кометы Галлея.
В советвейве оказалась буквально спрессована советская музыкальная эстетика начала-середины 80-х годов, где ярко выраженные мотивы космоса и электроники смешивались с ритмами популярных ВИА. Она наложилась на то, что уже было заложено десятилетием назад, и новая волна популярности советской эстетики стала набирать всё больше оборотов с каждым новым годом по пути к концу 2010-х.
Самый популярный на YouTube сборник треков в стиле советвейва, загруженный в начале 2019 года
А ещё начало и середина 80-х годов, несмотря на то, что это были буквально несколько лет, оставили неизгладимый след в культуре позднесоветской и постсоветской России. Именно в это время вышло немало культовых вещей — которые вызывают у миллениалов острую ностальгию, и особенно часто так или иначе цитируются в современных неосоветских вещах.
Песня о будущей роли ИИ и робототехники, так сказать
Скажем, в 1980-м году с огромным успехом на ТВ идут «Приключения Электроника». В 1982 году — «Чародеи», условная, но популярная киновариация на тему «Понедельник начинается в субботу» Стругацких: городское фэнтези в стенах позднесоветского маготехнического НИИ. В 1984 году советские зрители видят «Приключения Петрова и Васечкина» и «Каникулы Петрова и Васечкина» — совсем не научная фантастика и не про технологии, но мало кто из олдов вспомнит о них без ностальгической улыбки. И, наконец, 1985 год: на экраны выходят совсем уж культовая «Гостья из будущего» по повести Кира Булычёва.
А ещё начало-середина 1980-х годов остаются в массовом сознании той точкой развилки, в которую что-то могло пойти иначе — и советская история имела бы шансы не оборваться так, как получилось в нашем таймлайне. Так что ничего удивительного, что образы и советвейва, и множества современных артов, и «Атомного сердца» настолько проникнуты именно духом начала-середины восьмидесятых — даже когда речь вроде бы идёт то о XXI-XXII веках, то об альтернативных 1950-х с нейрополимером и роботами.
Даже научный центр Сеченова, вроде бы представляющий собой «сталинскую высотку», одновременно отчётливо напоминает большое офисное здание, которое могли бы построить в Москве 80-х годов для какого-нибудь министерства
Современная (нео)советская эстетика, советвейв, советпанк вобрали в себя множество черт реальной советской эпохи — но они уже успели довольно глубоко их переплавить в нечто новое. Более того, вполне вероятно, что чем дальше, тем больше новые поколения будут судить о советском времени именно по ним — как ни странно это звучит для тех, кто застал СССР и первые постсоветские годы при жизни хотя бы ребёнком. СССР, которого не было, но который хотелось бы видеть и в который хотелось бы верить, уже зажил своей жизнью.
Примерно так же на наше восприятие второй половины XIX века неизбежно накладываются и наплывают образы стимпанка, на первую половину ХХ столетия — дизельпанка, а 80-е уже непредставимы в массовой культуре без элементов киберпанка и синтивейва. «Новый» СССР, пожалуй, заметно технологичнее, прогрессивнее и свободнее, чем его реальный исторический прообраз. В нём больше космоса, науки, компьютеров и роботов, больше учёных и НИИ, больше светлых, современных зданий и микрорайонов. И в целом он выглядит таким — что побывать в нём были бы не прочь даже многие из тех, кто исторический «совок» не переваривает на дух.
Ну а как это всё повлияет на наше общество и его будущее — можно только гадать и предполагать. Хотелось бы надеяться на лучшее. Благо получившийся за прошедшие годы образ «СССР, который мог бы быть», действительно весьма симпатичен.
Автор: Алексей Костенков
