Хоссейн Дерахшан попал в тюрьму за блогерство. Выйдя из неё, он обнаружил, что интернет растерял свою силу изменять мир и теперь служит лишь источником бесполезной информации в соцсетях.
Оригинальная колонка Дерахшана в The Guardian. Редакция Roem.ru благодарит бюро переводов Top-Translate.ru за подготовку материала.
Хоссейн Дерахшан. Фотограф: Араш Ашуриния для the Guardian
В конце 2014 года меня неожиданно помиловали и освободили из Эвинской тюрьмы в северном Тегеране. В ноябре 2008 года я был приговорен к 20 годам тюремного заключения, в основном, из-за моей деятельности в интернете. Тогда я думал, что в этих стенах проведу большую часть своей жизни. Поэтому я совершенно не ожидал, что меня освободят. Я сидел с чашкой чая, когда в камерах и коридорах раздался голос другого заключенного, который передавал по этажному оповещателю: «Дорогие сокамерники, сегодня одному из наших товарищей улыбнулась удача. Господин Хусейн Дерахшан, с этого момента вы свободны».
Снаружи все казалось другим: прохладный осенний ветерок, шум машин, проезжающих через близлежащий мост, запахи, цвета города, в котором я прожил большую часть своей жизни. Я увидел себя в другом Тегеране, совсем не таком, каким я его знал. Множество неприлично роскошных кондоминиумов вытеснили очаровательные маленькие домики, которые были мне так хорошо знакомы. Новые дороги, автострады, ряды агрессивных внедорожников. Большие щиты с рекламой швейцарских часов и корейских телевизоров. Женщины в цветных шарфиках и манто, мужчины с крашеными волосами и бородами, сотни уютных кафе с модной западной музыкой и девушками-официантками. Такие изменения настигают человека совершенно незаметно; человек начинает замечать такие вещи только, если у него на время отнять нормальную жизнь.
Через две недели я снова начал писать. Друзья разрешили мне вести блог на базе своих журналов об искусстве. Я назвал его Ketabkhan, что на персидском значит «любитель книг».
Шесть лет тюремного заключения — немалый срок, а для сети это целая эра. Способ написания постов в интернете не изменился, но чтение таких постов — или, как минимум, их прочтение — изменились радикальным образом. Мне рассказали, какую важную функцию сейчас выполняют социальные сети, поэтому я дал ссылку на одну из своих историй на Facebook. И как оказалось, на Facebook мой пост не встретил никакой реакции. Он выглядел как скучное стандартное объявление. Ни описания. Ни фотографий. Ничего. Он получил три «лайка». Три! Вот так.
Мне тут же стало ясно, что многие вещи изменились. Я не был готов к игре по новым правилам. Все мои вложения и усилия пропали даром. Я был полностью опустошен.
В 2008 году, когда меня арестовали, блоги очень высоко ценились, а блогеры были почти рок-звездами. На том этапе и невзирая на то, что власти перекрывали пользователям из Ирана доступ к моему блогу, каждый день меня читали 20 000 человек. Люди внимательно читали мои посты, оставляли много уместных комментариев, даже те, кому не нравилось то, что там говорилось. Я мог поддержать человека, или, наоборот, привести в замешательство, по собственному желанию. Я чувствовал себя всесильным.
iPhone на то время уже исполнился год с лишним, но люди еще активно пользовались смартфонами для звонков, передачи коротких сообщений, работы с электронной почтой, поиска в интернете. Не было настоящих приложений, по крайней мере таких, какими мы их знаем теперь. Не было ни Instagram, ни SnapChat, ни WhatsApp. Вместо всего этого был интернет, а в интернете люди вели блоги: лучшие места для поиска альтернативных мнений, для новостей и аналитики. Всем этим я жил.
Всё началось 9 сентября. Я жил в то время в Торонто, а отец приехал из Тегерана навестить меня. Мы как раз завтракали, когда второй самолет врезался во Всемирный торговый центр. Я терялся в догадках, был просто в замешательстве, и в попытках понять происходящее и найти какие-то объяснения я обратился к блогам. Прочитав некоторые из них, я понял: вот оно, я должен начать вести свой блог, призывая других иранцев вести блоги. Итак, я начал экспериментировать, используя блокнот в Windows. Вскоре я уже писал на hoder.com, пользуясь этой платформой для публикаций блогеров, до того как ее приобрела компания Google.
Потом, в ноябре 2001 года, я опубликовал пошаговое руководство по ведению блогов. Руководство стало чем-то вроде «революции» в этой сфере, как его стали позднее называть: вскоре, благодаря стараниям сотен и тысяч иранцев нация вышла в первую пятерку по количеству блогов. Я вел список всех блогов на персидском языке, и через какое-то время я стал первым человеком, с которым должен был познакомиться любой новый блогер в Иране перед тем, как попасть в этот список. Вот почему в мои 20 с лишним лет меня стали называть Blogfather — «отцом блогов». Прозвище было довольно нелепое, но по крайней мере оно указывало на то, как серьезно я делал свою работу.
Иранская блогосфера состояла из очень разных людей — от писателей и журналистов в ссылке, женщин, ведущих дневники, и специалистов в области технологий до журналистов местного масштаба, политиков, духовных лиц и ветеранов войны. Но это разнообразие никогда не было лишним. Я поощрял консерваторов внутри страны объединяться и делиться своими мыслями. В конце 2000 года я уехал из страны, чтобы понять жизнь на Западе. Мне было страшно, так как не хватало информации о новых быстро появляющихся тенденциях в моей стране. Но читая иранские блоги в Торонто, я как будто садился в тегеранскую маршрутку и слушал разговоры между словоохотливым водителем и случайными пассажирами.
В Коране есть одна история, над которой я много размышлял в первые восемь месяцев моего одиночного заключения. В ней группа преследуемых верующих находит убежище в пещере. Они вместе со своей собакой глубоко засыпают и просыпаются с таким ощущением, как будто они только вздремнули; хотя на самом деле прошло целых 300 лет. В одной из версий этой истории рассказывается, как один из них вышел купить еды — могу себе только представить, какие они были голодные, 300 лет ничего не кушая — и обнаруживает, что его деньги устарели, стали музейным экспонатом. Только после этого он понял, как же долго они спали.
Шесть лет назад моей валютой была гиперссылка. Она представляла собой открытый взаимосвязанный дух всемирной паутины — видение, которое началось с ее основателя, Тима Бернерса-Ли. Гиперссылка была способом отказаться от централизации — всех ссылок, линий и иерархий — и заместить их чем-то более распространяемым, системой узлов и сетей. После выхода из тюрьмы я понял, насколько гиперссылка обесценилась, она почти устарела.
Хоссейн Дерахшан. Фотограф: Араш Ашуриния для the Guardian
Почти каждая социальная сеть сейчас рассматривает ссылку так же, как и любой другой объект — так же как фотографию или кусок текста. Вас призывают опубликовать одну-единственную ссылку и подвергнуть ее воздействию квазидемократичного процесса проставления лайков, плюсиков, сердечек. Но сами по себе ссылки — это не объекты, а связи между объектами. Эта объективация лишила ссылки их огромной власти.
В то же время эти социальные сети имеют склонность относиться к «родным» — т.е. размещенным непосредственно в них — текстам и картинкам с бо́льшим вниманием. Один фотограф, мой друг, объяснил мне, что те же самые изображения получают значительно больше лайков, если он выкладывает их на Facebook, чем если он выкладывает их в любом другом месте и дает на него ссылку через Facebook.
Некоторые сети, например Twitter, относятся к ссылкам немного лучше. Другие — гораздо более недоверчиво. Instagram — собственность Facebook — вообще никуда не выпускает свою аудиторию. Вы можете разместить интернет-адрес возле своей фотографии, но он никуда не приведет. Многие люди именно так начинают свой обычный день в сети интернет, с таких тупиков в социальных сетях, в которых они и остаются. Mногие даже не подозревают, что лайкнув фотографию на Instagram или прокомментировав видео друга на Facebook, они использовали интернет-инфраструктуру. Для них это просто приложение.
Но гиперссылки — это не просто основа Интернета: это его глаза и пути к его сердцу. А «слепая» веб-страница, не содержащая ссылок, не видит другие веб-страницы, и не способна обратить на них внимание — а это может иметь серьезные последствия для расстановки сил в сети.
Более-менее во всех психологических теориях предполагается, что пристальное внимание в отношении способностей действует, как правило, негативно: наблюдатель «раздевает» объект наблюдения, лишая его сил и способностей, интеллекта и возможности действовать. Но в мире веб-страниц внимание работает иначе: оно, наоборот, наделяет возможностью. Когда такой мощный сайт, как Google или Facebook обращает внимание на другую страницу, или отсылает к ней, то он не просто соединяет пользователя с ней, он дает ей возможность существовать, дает ей жизнь. Без этой наделяющей способностью действовать отсылки ваша страница не сможет «дышать». Неважно сколько ссылок вы разместите на веб-странице. Пока кто-то ее не увидит, она фактически «мертвая» и «слепая» и неспособна передать свои способности любой другой за рамками это страницы.
Такие приложения, как Instagram, «слепые» или почти «слепые». Они никуда не направляют пользователя и неохотно передают свою огромную мощь другим, приводя их к тихой смерти. Как следствие — веб-страницы за пределами социальных сетей «умирают».
Еще до того, как я попал в тюрьму, власть гиперссылки была ограничена. Её главным врагом была философия, объединявшая в себе две самые главные и наиболее завышенные ценности нашего времени: новизну и популярность. (Не является ли это олицетворением влияния молодых звезд социальных сетей, которое существует в наши дни?) Такая философия — это стриминг. Сегодня стриминг определяет то, как люди получают информацию через интернет. Мало кто из пользователей прямо заходит на профильные веб-страницы, вместо того чтобы получать нескончаемый поток информации, собранной для них путем применения сложных замкнутых алгоритмов.
Стриминг означает, что вам больше не нужно заходить на разные сайты. Вам больше не нужны многочисленные вкладки. Вам даже не нужен браузер. Вы заходите на Facebook на своем смартфоне и получаете информацию. Гора сама идет к вам. Алгоритмы собирают всю информацию за вас. Основываясь на том, что перед этим просматривали вы или ваши друзья, алгоритмы предугадывают, что вы хотели бы увидеть. Это звучит здорово: не нужно тратить время на поиск интересной информации по многочисленным сайтам. Но что мы отдаем в обмен на такую функциональность?
Пустая камера в Эвинской тюрьме в Тегеране. Фотограф: Каве Каземи/Getty Images
Во многих приложениях голоса, которые мы отдаем — лайки, плюсики, звездочки, сердечки — на самом деле больше относятся к остроумному аватару или статусу звезды социальной сети, чем к сути самого поста. Самое блестящее высказывание человека с обычной внешностью может не попасть в стриминг, в то время как глупость, сказанная звездой сети, получает постоянное одобрение пользователей. Алгоритмы не только ставят знак равенства между новизной и популярностью вне потока и важностью, но еще имеют свойство показывать нам большинство из того, что мы уже одобрили. Эти сервисы тщательно изучают наше поведение и осторожно добавляют в нашу новостную ленту посты, картинки и видео, которые по их мнению мы больше всего хотели бы увидеть.
Сама по себе популярность — это неплохо, но она таит в себе определенные риски. В условиях свободной рыночной экономики товары низкого качества с ошибочно образованной ценой обречены на провал. Никто особо не расстроится, если кафе в Хакни, в котором подавали невкусный латте и плохо обслуживали, прекратит свое существование. Но политические и религиозные мнения — это не то же самое, что и товары или услуги. Они не исчезают просто потому, что они непопулярные, или даже ошибочные. На самом деле история уже доказала, что самые масштабные идеи (и многие плохие) долгое время были довольно непопулярны, а их непривлекательный статус только упрочнил их. Взгляды меньшинств становятся более радикальными, если их никто не слышит и не обсуждает. Именно так сформировался и вырос ИГИЛ. Стриминг также подавляет и другие типы нетрадиционных идей, полагаясь на наши привычки.
На сегодняшний день стриминг — это преобладающая в цифровых СМИ форма организации информации. На ее основе работает каждая социальная сеть и мобильное приложение. С тех пор, как я вышел на свободу, я на каждом шагу вижу примеры стриминга. Думаю, что совсем скоро появятся новостные сайты, весь контент которых будет организован по тем же принципам. Выдающееся положение стриминга сегодня не только формирует значительную долю предубежденности интернета против качества — это, кроме прочего, означает измену принципам многообразия, которые мировая паутина изначально предусматривала.
Меня беспокоит централизация информации, потому что благодаря ей многие вещи начнут с легкостью исчезать. После моего ареста сервис по размещению информации удалил мой аккаунт, так как я не мог больше вносить ежемесячную абонентскую плату. Но у меня все же остались резервные копии моих постов в базе данных моего собственного сервера. А что, если по какой-либо причине на Facebook или Twitter будет удалена моя учетная запись? Сами по себе эти сервисы еще не скоро перестанут существовать, но несложно представить себе день, когда многие американские сервисы начнут удалять аккаунты каждого иранца, как результат сегодняшнего режима санкций. Если такое произойдет, я смогу загрузить свои посты из любого такого сервиса, и можно предположить, что копия будет легко импортироваться на другую платформу. Но как насчет уникального адреса для моего профиля в социальной сети? Смогу ли позже вернуть его, после того как кто-то другой начнет использовать его как свой собственный?
Но самым пугающим из всех результатов централизации информации в век социальных сетей следует считать то, что это делает нас более уязвимыми со стороны власти и корпораций. Становится все легче следить за жизнью цивилизованного человека, и с течением времени ситуация только ухудшается. Единственный способ остаться за пределами этой громадной системы наблюдения — укрыться в пещере и заснуть там, даже если вы не сможете провести там 300 лет.
Мусульмане в Тегеране. Фото: SIPA/Rex Shutterstock
Как это ни странно, правительства, которые взаимодействуют с Facebook и Twitter, знают намного больше о своих гражданах, чем такие государства, как Иран, в котором правительство имеет на интернет сильное влияние, но не имеет легального доступа к компаниям, стоящим за социальными сетями. Еще более пугающей по сравнению с наблюдением является перспектива полного контроля. Когда Facebook начнет узнавать нас лучше, чем нас знают наши родители, всего лишь за 150 лайков, и лучше, чем наши супруги за 300, мир станет полностью прогнозируемым как со стороны правительств, так и компаний. А прогнозируемость означает контроль.
Представители среднего класса в Иране, как и люди во всем мире, одержимы новыми веяниями. С 2014 года создается много шума вокруг Instagram. Сейчас в социальных сетях все меньше и меньше текста, все больше видео, изображений, неподвижных или движущихся. Наблюдаем ли мы спад интереса к чтению в сети в пользу просмотра или прослушивания? Интернет начался с имитирования книг, и в течение многих лет в нем доминировал текст, гипертекст. Поисковые механизмы, такие как Google, очень ценили этот принцип, целые компании — монополистические компании — были построены на их основе. Но поскольку сейчас число устройств сканирования, цифровых фото и видеокамер растет по экспоненте, то все меняется. В инструменты поиска начинают добавляться продвинутые алгоритмы распознавания образов; идет приток денег на рекламу.
Стриминг, мобильные приложения и движущиеся изображения знаменуют собой переход от интернета книг к интернету телевидения. Мы отходим от нелинейной модели коммуникаций — узлов, сетей и ссылок — к линейной, инертной, программируемой и обращенной внутрь себя.
Когда я захожу на Facebook, для меня начинается мое личное телевещание. Все, что мне нужно, это прокручивать информацию на экране: новые аватарки друзей, короткие замечание по самым актуальным вопросам, реклама, и, конечно, видеоролики, которые воспроизводятся сами по себе. Я время от времени ставлю лайки, или нажимаю на кнопку «поделиться», читаю комментарии других пользователей, или оставляю свои, или открываю какую-то статью. Но что бы я ни делал, я остаюсь на Facebook, а он продолжает передавать ту информацию, которая могла бы меня заинтересовать. Это не тот интернет, которым он был до моего заключения. Это не будущее интернета. Это будущее телевидения.
Скоро интернет станет набором мобильных приложений, а не сайтов. А прибыль таких приложений будет заключаться не в месячной абонентской плате, а в плате за рекламное время — это будет что-то вроде кабельного телевидения с тематическими пакетами программ и прайм-таймом. (Уже сейчас, если вы хотите запостить что-то в социальной сети, то должны сделать это рано утром или поздно ночью, когда много народу использует приложение.)
Иногда мне кажется, что, возможно, с возрастом я становлюсь более строгим. Может, это и есть естественный процесс эволюции технологий. Но я не могу закрывать глаза на то, что происходит: мы теряем интеллектуальную силу и разноплановость. Когда-то интернет был настолько мощным и серьезным инструментом, что из-за него я попал в тюрьму. Сегодня это не намного больше, чем просто развлечение. Настолько, что даже Иран не считает нужным блокировать к нему доступ — например, к Instagram.
Я скучаю по тому времени, когда людям нужно было время для того, чтобы представить свою точку зрения на рассмотрение других, когда люди утруждались прочитать целую заметку, а не абзац или 140 знаков. Скучаю по времени, когда я мог написать что-то в своем блоге, опубликовать на своем домене, не выбирая одинакового времени для публикаций в различных социальных сетях, когда никто ничего не знал о лайках, репостах и лучшем времени для публикации.
Это интернет, каким я помню его до момента моего заключения в тюрьму. Такой интернет мы должны сохранить.
