«И бысть мор великий на всех землях русских…» — инфекционные болезни и эпидемии в допетровской Руси

В Средние века Европа была ареной массовых эпидемий. В русских летописях наряду с многочисленными описаниями болезней князей и представителей высшего сословия (бояр и духовенства) даны ужасающие картины опустошающих эпидемий чумы и других заразных заболеваний, которые на Руси традиционно называли «мором», «моровым поветрием» или «повальной болезнью».

По данным Н.А. Богоявленского, подавляющее большинство эпидемий в эпоху Средневековья географически локализовались на северо-западе с центром в Новгороде и Пскове с дальнейшим распространением на соседние города: Старая Руса, Торжок и Тверь.

За период с XI по XVIII века в различных летописях упоминается о сорока семи различных «морах». Начинались они, как правило, в пограничных городах – Новгороде, Пскове, Смоленске, через которые проезжали иноземные купеческие караваны.

В качестве основной причины эпидемий в раннем периоде истории называется сибирская язва. В летописях она носила разнообразные названия: «углие», «возуглие», «прищь горющий», «прищ гнойный горющий». Опираясь на летописные источники, можно указать некоторую географию и хронологию эпидемий сибирской язвы. Так, широко распространившаяся эпидемия болезни отмечалась в Устюге в 1571 году. Есть данные о появлении этой болезни в Подвинье в XVII веке. Как указывает автор работы, отдельные вспышки сибирской язвы наблюдались почти в каждом десятилетии каждого века. Он отмечает, что заразность болезни была понятна, поскольку знали, что при сдирании кожи с павших животных «руда» (кровь), попавшая на ссадины на руках, на губы или в глаза, вызывает заболевание. У лошадей, по свидетельствам очевидцев того времени, «распухало тело», увеличивалось «пуздро», «пухло в горле», «в грудях». У людей же «опухи» отмечались в разных местах. Болезнь длилась от двух до пяти дней и редко заканчивалась выздоровлением.

Гибель десятков тысяч жителей Смоленска во время эпидемии 1230 года, свидетельствует, что болезнь была чрезвычайно заразной и сопровождалась высокой смертностью.

Понимание «прилипчивости» заразы побуждало население к организации мер по ограничению заражённых мест – «запиранию заморных мест» (улиц или домов, где были больные). Когда эпидемия охватывала всё селение или город, на дорогах, ведущих к нему, организовывали заставы, в лесах устраивали засеки.

Однако вплоть до XIV – XV веков хоронить умерших от заразных болезней продолжали по религиозным обрядам на кладбищах при церквях, что только способствовало распространению заразы. Так, в 1353 году во время мора в Пскове указывали:

«Повеляху… веляху комуж своя мертвыя на церковные дворы проводите об нощь; ибо умерших утре оберется до 30-ти или боле скопится у единой церкви… тако полагаху по трое или по пяти голов во един гроб».

Только в XVI веке умерших во время мора начали хоронить на поражённой территории или за пределами населённых мест.

Как и в Западной Европе, в Древней Руси эпидемии считались наказанием Божьим за неправедную жизнь. В этом случае, по мнению древнерусских книжников, для максимального воздействия Бог наказывал не отдельных людей, а всё население городов или целых земель.

Из описания эпидемий, которые можно встретить в летописях, складывается ощущение, что древнерусские горожане воспринимали это бедствие как должное. Это было словно египетская казнь, которую нельзя избежать и от которой невозможно вылечиться. Даже попытки лечения воспринимались как противодействие божьей воле. Единственным методом прекращения мора было проведение молебнов и возведение «обыденных» церквей, то есть церквей, возводимых за один день.

Хотя летописцы относились к эпидемиям как к стихийным бедствиям, они не забывали подробно описывать симптомы болезни. Можно предположить, что такие описания носили сугубо практический характер: человек, знакомый с летописными описаниями, мог предсказать течение эпидемии болезни с похожими симптомами. О том, что летописи могли служить для опознания той или иной болезни, говорит фраза из Псковской летописи, которая сообщает, что в 1506 году псковичи встретились с доселе неизвестной им эпидемией, и летописец сам не знал, к чему приведёт её развитие:

«Того же лъета бысть мор во Пскове зол вельми… а мор безымянной, мряху бо людеи много».

Неудивительно, что при таком взгляде на причину эпидемии в русских землях не предпринималось никаких действенных врачебных мер для предотвращения моровых поветрий. Так, карантины вводились крайне редко. Более того, были часты случаи, когда создавались условия, благоприятствующие дальнейшему распространению инфекции. В летописях описано несколько случаев, когда в Псков, охваченный эпидемией, приезжали посланники из Новгорода от Новгородского архиепископа для проведения молебнов. В 1352 году это посещение закончилось для новгородцев плачевно: после отъезда из Пскова Новгородский владыка Василий Калика, «мало поболев», скончался. Другие поездки новгородских церковных иерархов, видимо, обходились без смертельных случаев.

Но наряду с мистическим восприятием эпидемии существовали представления об опасности, которая исходила от тел людей, умерших во время эпидемий. Участие в санитарных мероприятиях было частью повседневной жизни русского общества XV века, а, возможно, и более раннего времени. Правда, эти мероприятия сводились, главным образом, к погребению умерших в так называемых «скудельницах» – братских могилах, в которых хоронили тела казнённых людей, умерших в «государевой опале», а также самоубийц и погибших от несчастного случая.

«Который человек вина опьётся или удавится… или сам себе отравит, или какое дурно над собой учинит, и тех при церкви божьей не хоронити, а над ними не отпевати, а велети класти их в убогех домех».

Обычно упоминания скудельниц относятся к периодам повальных заболеваний, но они существовали и в более спокойное время. Так, например, согласно сведениям, приведенным в так называемом независимом летописном своде, в XV веке в Москве имелась скудельница, предназначавшаяся для погребения умерших нищих и бродяг. Каждый четверг седьмой недели Великого поста горожане ходили к этому кладбищу засыпа̀ть старую яму и одновременно раскапывать новую. Этот ритуал сопровождался постановкой свечей и общей панихидой. В этой процедуре, судя по её описанию, принимало участие большое количество людей:

«И загребаху стару яму, иже копають и засыпають землею Бога ради, но вси гражане, мужи и жёны».

То есть существовала общественная обязанность по предупреждению эпидемий. Вероятнее всего, основа этих действий была связана, скорее, с религиозными установками, нежели с практическими соображениями – не допустить, чтобы незахороненное тело христианина лежало на улице в небрежении. Стоит заметить, что сама процедура захоронений в московской скудельнице не исключала возможности распространения эпидемии, так как мёртвые тела, помещённые в общую могилу, могли лежать не засыпанными землёй несколько недель и становиться источником болезней.

Любопытно, что московская скудельница просуществовала практически до середины XVIII века, до великой эпидемии чумы в Москве 1776 – 1778 годов, которая случилась в царствование Екатерины II. Тогда для контроля над распространением заразы были организованы «чумные» кладбища. Однако память о традиции «скудельной ямы» навсегда осталась в топонимике Москвы. Сама скудельница располагалась в районе современной Марьиной рощи и называлась Божедомкой. Это слово означает «убогие дома» – место погребения умерших внезапно или без покаяния. До 1954 года Новой Божедомкой называли улицу Достоевского, а улица Дурова именовалась просто Божедомкой. Там и сейчас при прокладке городских коммуникаций вскрывают старые захоронения. Последний такой случай произошёл в 2018 году.

Однако не всегда Божий гнев является причиной эпидемий. Иногда в летописях можно обнаружить описание естественных причин для распространения заразных болезней. Чаще всего такими причинами являются недород и голод.

Отношение обывателей к эпидемиям было довольно безразличным, более того, население проявляло откровенную беспечность во время эпидемий. Так, в 1571 году царём были отданы распоряжения об организации противочумных кордонов в Костроме. Из царского послания видно, что в Кострому для организации кордонов послан стольник Гвоздев-Ростовский, а после него (когда выяснилось, что стольник ничего не делал) – братья Салтыковы. Царь попенял Гвоздеву-Ростовскому:

«И ты, для которого нашего дела послан, а то забываешь, большоя бражничаешь, и ты то воруешь!».

Позднее царь готовился отправить в Кострому ещё одну грамоту. В ней упоминались сложности с организацией кордонов, так как никто из служивых людей из опасения заболеть не хотел ехать. К несчастью, все попытки Ивана Грозного остановить эпидемию не увенчались успехом – эпидемия распространилась.

Со временем взгляды простых людей и государственных сановников на причины возникновения повальных болезней сместились с мистических на материальные. Так, в одном из своих писем царю Алексею Михайловичу от 24 декабря 1664 года врач А.Энгельгард довольно подробно остановился на вопросе о возникновении чумы. Главной (метафизической) причиной Энгельгард считал:

«беспорядок в конституции времён года, когда воздух то раскаляется, то охлаждается как раз тогда, когда должен был бы разогреваться, и наоборот…».

К факторам, облегчающим начало эпидемии, он относил и комету, которая в этот год довольно долго находилась в небе и вызывала серьёзные опасения не только в России.

Эффективной борьбой с инфекцией считался только огонь. Костры всегда горели на засеках, в огне уничтожали скарб погибших от болезни, а иногда и целиком дома с имуществом.

К середине XVII века постепенно сформировался и комплекс предохранительных мер, имеющих «естественнонаучный», а точнее, натурфилософский подтекст. Он выражался, прежде всего, в представлении о вещах, через которые может передаваться болезнь и об участии в этом процессе «стихий» (земли, воздуха, огня и воды). Ещё в середине XVII века появляется идея о том, что четыре основные стихии могли служить не только причиной болезни, но и средством защиты от неё. Идея, казалось бы, парадоксальная, но имеющая подтверждение.

Впервые это отметил Павел Алеппский, описав процесс получения царём Алексеем Михайловичем донесения от гонцов:

«Всё его войско стояло на берегу большой реки, переходить через которую к ним не дозволялось никому из страны, дабы смертность не появилась среди них. Когда приходили письма к царю, то особо назначенные для того люди, стоявшие на том берегу, брали их от гонцов и перевозили на лодках, причём погружали их в воду и потом передавали другим для доставления царю. Они думали, что при передаче предметов из рук в руки зараза уничтожается, и потому-то письма погружали в воду, передавая их по обычаю франков».

Здесь антиохийский лекарь отмечает устойчивое представление о том, что болезнь потеряет свою силу, если заражённая вещь побывает в большом количестве рук. Тогда она как бы «растворится» среди них. К этому добавлялось и представление об очищающей силе воды. Сам Павел Алеппский находит корни таких представлений в подражании европейцам. Возможно, он прав, потому что такое представление в Московском государстве формируется в период активных торгово-дипломатических контактов с Западной Европой. В более ранних древнерусских источниках такой способ практически не описывается. Однако с середины XVII века можно найти упоминания о применении огня как средства предохранения от болезни. Так, например, важные бумаги из подозрительных регионов должны были передаваться через огонь на длинных щипцах. Письма для царя вообще проходили многоступенчатую систему обеззараживания: после передачи через огонь они переписывались на новой бумаге и отправлялись в ближайший город, где операция повторялась, и так далее. В особом указе царя была предусмотрена возможность семи переписываний корреспонденции к нему. В этом случае сходились представления о благотворной роли огня и воздуха, к тому же ещё дополненные, вероятно, благоприятным значением числа «7».

Наряду с огнём, для борьбы с «моровыми поветриями» применялся и холод. Дома, где жили умершие, вымораживались, по нескольку недель находясь с открытыми дверями, «вокнами», трубами, после чего топились можжевельником. То же делалось и с вещами. Деньги требовалось мыть в проточной воде, перетирая песком. Люди, находившиеся в очаге инфекции, действовали согласно традиции:

«на ветер не ходить, а сидеть в избе топлёной и окон на ту сторону (где мор) не открывати». Знали, что чеснок может защитить от болезни, поэтому им натирали тело или жевали «беспрестани во рьте».

Большой опыт, накопленный не одним поколением, помог выработать определенные меры защиты от болезней, в том числе от сибирской язвы. Для борьбы и предупреждения вспышек привлекались опытные люди (барышники, кожевенники, пастухи и ямщики), которые были в состоянии оценить здоровье животного. На рынках для животных отводились особые места, так называемые «конские площадки». Строго запрещалось трогать умершее животное, сдирать с него шкуру или использовать мясо. Больным людям лекари вскрывали «корбункулы» специальными шильями, откованными в кузнях. Была широко распространена практика прижигания калёным железом.

Но самым любопытным является народная персонификация повальных болезней. Справедливости ради стоит сказать, что различного рода персонификации болезней появились в человеческом обществе ещё на заре цивилизации. Таковы, например, демоны болезней древних шумеров, египтян и индийцев или моровые девы Западной Европы. Но на территории Руси эти представления начали формироваться (или просто всплыли из коллективного бессознательного) уже в период развитого феодального общества. Что это: пережиток древних верований индоевропейских народов, самобытное явление древнерусской жизни или реакция на тяжёлые условия существования? Судить сложно, но даже сейчас, в эпоху высокоскоростного интернета и космических полётов, отголоски этих верований можно встретить практически во всех деревнях и сёлах России...

Прим. админа:

На самом деле и не только в сёлах, а порой кажется, что из всех щелей. Например, чего стоит это высказывание транслировавшееся с одного из главных федеральных каналов в мозг общества:

«Я считаю, что храмы закрывать не надо, потому что с точки зрения эпидемиологии нет никаких вопросов. Но вера – это не только передача вируса от человека к человеку, вера – это мобилизация внутреннего иммунитета, внутренних сил». - Доктор Мясников, глава штаба по борьбе фейков с Коронавирусом. Наше время...

Итак, персонификацию болезней в Древней Руси начнём с девы-лихорадки. В поверьях многих славянских народов болезни считаются следствием вселения в человека злых существ. Лихорадку, самую тяжёлую болезнь из всех существующих подобного рода, русские крестьяне представляли в образе женщины, наделённой способностью «жечь, палить, в мир ходить, христианский род трясти, знобить, мучить, тело сушить, кости ломить и жилы тянуть». Лихорадка может быть женщиной в белом, с непокрытой головой и без пояса или безобразной, косматой, сгорбленной старухой с клюкой, которая стучит в окна домов (кто откроет – заболеет). Лихорадку-веснуху представляли белым мотыльком, бабочкой.

«Привязавшаяся» к человеку женщина-лихорадка (лихоманка, весенница, ворогуша, кумоха, трясовица) нередко вызывает собственно лихорадку и разнообразные опасные заболевания, сопровождающиеся тяжкими лихорадочными состояниями. Она их своеобразная персонификация. По поверьям Пермской губернии, лихорадка кашлея вызывает бронхит, Душлея – одышку, Сонлея – кому, Синея – сифилис, Пухлея – водянку, Секея – ревматизм. При лихорадке «железной» больной неподвижен, при смертельно-здравной – неисцелим. Встречаются также в заговорах такие виды лихорадки: сухота, зевота, блевота, потягота, сонная, бледная, вешняя, водяная и т.д. Все они показывают, что народ с лихорадкою соединяет более широкое понятие, чем научная медицина. Сюда простые люди относят горячку, чахотку и прочее. В древнейшую пору имя лихорадки прилагалось ко всякой болезни, то есть под лихорадкой понималось практически всякое недомогание, от чего бы оно ни зависело. Весьма часто чахотка, тифы и другие заболевания лихорадочного характера называются лихорадкой.

Порой устрашающие имена лихорадок с трудом поддаются истолкованию. Некоторые из них, например, заимствованы из греческого языка. Так, название лихорадки «хампоя» («хампея»), по-видимому, образовано от греческого «змея, дракон, ползающий по земле». «Ахоха» же – от слова, обозначающего физическую боль, страдание.

Обычно сестёр-лихорадок семь, девять или двенадцать. Старшая из них самая злая. По поверьям Костромской губернии, «наибольшая» над двенадцатью лихорадками «старшая сестра» посылает своих сестёр в мир – «людей знобить», «грешное тело мучить, белые кости крушить».

В русских поверьях и заговорах лихорадки ассоциируются с проклятыми «дщерями Иродовыми» (падчерицами Ирода, правителя Галилеи), считаются губителями Иоанна Предтечи. Их называют «девами Иродовыми», а также «девами-трясовицами», «двенадцатью сёстрами дьявольскими трясовицами». Иродиада, по преданию, была танцовщицей, поэтому лихорадки тоже «плясуньи», а точнее – «трясуньи».

Согласно другой версии, лихорадка посылается на людей сатаною, имеющим в своем распоряжении двенадцать лихорадок, дочерей Ирода:

«Кода дочери Ирода пришли на могилу Иоанна Предтечи, тогда внезапно раскрылась земля и поглотила их. С тех пор Иродовы дочери служат сатане, и он посылает их мучить людей. Реже лихорадку считали дочерью Каина или одной из двенадцати дочерей Соломона, «которых он проклял и которые, шатаясь по белому свету и мучаясь от проклятья, хотят, чтоб другие люди тоже мучились».

Чтобы избавиться от лихорадок, старались задобрить, угостить их. Например, пекли двенадцать пирожков, шли с ними на перекрёсток или в лес и клали там пирожки в салфетки с различными приговорами.

Особое место в ряду сестёр-лихорадок занимали оспа и чума. Их представляли в образе существа, губительного для человека. В поверьях Орловской губернии, оспа – безобразная женщина с воловьими пузырями вместо глаз, на языке у неё яд. Кого облизнёт – тот заболевает. Оспа с клювом и пятнает человека «щедринками» – оспенными отметинами. В Сибири оспу почитали за нечистого духа, который бродит по свету и питается мёртвыми телами.

В некоторых местах существуют поверья, что с «дружною» (повальной) оспой легче водиться. Люди нарочно ходят с детьми по оспенным больным и парят их одним и тем же веником. Матери идут к заболевшему ребёнку с кренделем или булкой, кормят больного, а объедки дают здоровому ребёнку. В этом ритуале можно опознать народный способ проведения инокуляции.

Наиболее действенным способом борьбы с повальными заболеваниями считалось опахивание. Основным элементом обряда являлось очерчивание магическим кругом, отпугивание и «умерщвление» болезни. Например, в Нижегородской губернии село, где свирепствовала повальная болезнь, опахивали на утренней заре бабы и девки (человек сорок и «доброго поведения») в белых неподпоясанных рубахах, с распущенными волосами. В соху впрягали одну из девиц, «прочие вели соху за оглобли и правили».

Другой способ прекращения повальной болезни – это зарывание живого человека в могилу. В некоторых местах России такие поверья охранялись до 40-х годов XIX века.

Кроме того, действенным средством очищения, прекращения моровых поветрий считался «самородный тёртый огонь». При первых признаках эпидемии крестьяне заливали все спички и угли в печах и собирались для добывания самородного огня. Врывали два накрепко связанные между собою столба, проделывали между ними вырез, вдевали в него слегу с верёвкой и тёрли. Когда же добывали самородный огонь, зажигали им костры и начинали с песнями бегать вокруг, прогоняя болезнь.

Похороны скончавшихся от повальных болезней сопровождались целым рядом охранительных, препятствующих распространению эпидемии действий: умерших выносили не через дверь, а через окно, полагая, что только этим можно остановить дальнейшее распространение болезни. Когда покойника несли на кладбище, впереди шла девушка с топором и рубила по земле. Шествие замыкала вдова, она метлою заметала оставленные на дороге следы топора. Это называлось «мор рубить и выметать».

Из приведенного рассказа видно, что бытовавшие на Руси методы профилактики и борьбы с инфекциями не только не останавливали повальные эпидемии, но и способствовали их более широкому распространению. Тесно переплетённые в сознании простых людей языческие верования и религиозные установки вкупе с отсутствием начатков естественнонаучных знаний приводили к катастрофическим последствиям. И справиться с этой проблемой удалось только в середине XX века.

Прежде чем завершить данный очерк, стоит рассказать о развитии хирургии в допетровской России.

С хирургической практикой на Руси ситуация весьма неоднозначная. Хирургии (резанию) в ряде лечебников отводилась значительная часть. Хирургов, если опираться на данные тех же лечебников, делили по специальностям. Среди них были костоправы (травматологи), кровопуски или рудомёты (мастера кровопускания) и зубоволоки (стоматологи). В лечебниках приведены методики трепанации черепа, операций на брюшной полости (чревосечения) и ампутаций. Обезболивание проводилось с помощью растительных препаратов: мандрагоры, опийного мака и их винных настоев. Инструменты (пилы, ножницы, долота, топоры и зонды) обеззараживали, проводя их через огонь. Раны рекомендовалось обрабатывать берёзовым соком, вином, золой, а зашивать волокнами льна, конопли или тонкими нитями из кишок животных. Для извлечения металлических предметов (например, наконечников стрел) применялся магнитный железняк. Приведены оригинальные конструкции протезов для нижних конечностей.

Но это теоретические знания, сохранившиеся в рукописных сводах. Как же дело обстояло на практике?

Пожалуй, единственным достоверным упоминанием о хирургической операции в летописных источниках является история о резании «желвей» у князя Святослава в 1076 году. Для Древней Руси этот факт был уникальным, но и результат его был вполне закономерен – князь, как уже говорилось ранее, умер.

В ряде источников, правда, можно встретить сведения, что хирургические вмешательства в Древней Руси всё-таки не были единичными. Как правило, авторы этих трудов опираются на археологические, и в первую очередь палеопатологические материалы. Так, М.Б. Мирский упоминает два таких случая: череп из городища на берегу Днепра (недалеко от города Канева, раскопки 1892 года) и череп со следами трепанации из раскопов в Белой Веже (могильник Х – XI века). Автор в своей публикации полностью уверен в датировке находок и относит их к древнерусскому периоду, связывая с существованием «древнерусских резальников (хирургов)». Ряд более поздних исследователей высказывает сомнение на этот счёт, приводя следующие доводы:

1. Д.Н. Анучин, проводивший исследования черепа со следами трепанации, датирует эту находку, исходя лишь из его сохранности. Остальной костный материал на городище был сильно перемешан и фрагментирован;

2. трепанация на черепе из Княжьей горы, вероятнее всего, проводилась на мёртвом человеке. Возможно также, что пациент скончался непосредственно после или вследствие операции, поскольку на черепе отсутствовали следы заживления;

3. совершенно неясна этническая принадлежность трепанированного черепа из Саркела, так как на этом могильнике встречаются погребения разных культурных и этнических принадлежностей, поэтому достоверно идентифицировать найденный череп с представителем древнерусской народности весьма затруднительно, особенно если учитывать распространённость ритуальных трепанаций в ареале Хазарского каганата.

На обследованных древнерусских некрополях случаи трепанации встречаются крайне редко. Один из ярчайших примеров связан с некрополем средневекового Ярославля (исследован М.В. Добровольской). Однако и в данном случае речь идёт об индивиде с очевидными тюркскими корнями.

Другой известный пример – останки человека из Дмитрова (индивид возрастом 45 – 50 лет) со следами трепанации. Достоверно неизвестно, удачной ли была эта операция, но сомнений в том, что она проводилась в лечебных целях, у исследователей нет.

Картина начала меняться к середине XVII века. Из документов Аптекарского приказа явствует, что в этот период хирургические операции стали выполняться в массовом порядке докторами в составе военных отрядов, и связаны они были, в основном, с лечением раненных на поле битвы солдат. К более позднему времени относятся упоминания о первых хирургических методах лечения глазных болезней, однако никаких письменных инструкций для проведения подобных манипуляций на русском языке не обнаружено.

К числу манипуляций, связанных с «малой» хирургией, относятся так называемые «заволоки». Суть методики состояла в следующем: большой иглой прокалывали кожу над больным местом и вводили в отверстие нитку или тесьму. Такая операция могла проводиться рядом с раной и служить способом дренирования гнойной полости или гематомы. В повседневной практике этой методикой на Руси пользовались коновалы при лечении лошадей. М.Б. Мирский пересказывает известный сюжет о том, как во второй половине XVI века купец Я.А. Строганов лечил «заволоками» Бориса Годунова, пострадавшего от побоев Ивана Грозного. М.Б. Мирский так сообщал об этом:

«Стогановым было у кого лечиться хирургическому мастерству». Далее он цитировал Флетчера, свидетельствующего о том, что у этой семьи были иностранные лекари, аптекари и хирурги.

Можно долго рассуждать, от кого Строганов научился методике «заволоков»: от иностранных хирургов или от отечественных коновалов, широко применявших эту методику в своём ремесле. Флетчер описывает ситуацию начала 1590-х годов, тогда как случай с Борисом Годуновым произошёл в 1574 году, то есть в то время, когда Строгановы только начали входить в круг богатейших людей Московского государства и были далеки от того, чтобы нанимать на службу врачей-иностранцев. Получается, что Яков Аникиевич Строганов при лечении Годунова опирался, скорее всего, на опыт коновалов.

Причина отставания в хирургических знаниях на Руси заключалась в малом объёме анатомических знаний, что явилось следствием запрета на анатомирование человеческих трупов. Некоторые иностранные авторы упоминают о таком запрете вплоть до XVII века. Корни причин этого запрета нужно искать в религиозных представлениях жителей Древней Руси, согласно которым человек не может воскреснуть во время Страшного суда, если его тело после смерти подверглось расчленению.

Капитан Маржарет говорит о том, что Борис Годунов воспротивился бальзамированию тела умершего в Москве датского герцога Иоанна, прибывшего, чтобы жениться на дочери Годунова Ксении. Маржерет объясняет это тем, что бальзамирование «противоречит их религии». В этом проявилось представление русских о мертвом теле, над которым нельзя проводить никаких операций, а бальзамирование связано со вскрытием умершего. Такие взгляды бытовали и позже. Так, Николас Витсен передал разговор медика, некогда лечившего царя Алексея Михайловича:

«Тогда же его [врача] с любопытством спросили о строении человеческого тела, и как это стало известно. Когда же он рассказал о вскрытии трупов, они удивились и испугались… Сам царь сказал этому доктору, что не допустит подобных вещей, и если бы в его стране такое случилось, то он отлучил бы от этого».

Адам Олеарий свидетельствует, что русские, хотя и любят врачей и их искусство, но относятся отрицательно к анатомированию трупов. Как видно из сказанного, прогресс хирургии на Руси зачастую шёл слепым эмпирическим путём, без связи с анатомическими знаниями. Этим объясняется малая эффективность деятельности «древнерусских резальников» и их небольшая численность. Истинный прогресс анатомии и хирургии на Руси произошёл только в царствование российского императора Петра I.

Что ж, очерк явно затянулся, пришла пора довести итог.

Медленное распространение медицины европейского типа на территории Руси связано, прежде всего, с самим мировоззрением русских людей, которые понимали болезнь как проявление божественной воли (предопределения). Болезнь отнюдь не всегда являлась божьей карой, и зачастую не представлялась как некое указание Господа людям. «Темные силы» крайне редко участвовали в распространении болезней. Дьявол и его подручные бесы «специализировались», скорее, на психических и инфекционных заболеваниях.

Присущий русским людям фатализм, явившийся следствием тяжёлых бытовых и социально-экономических причин, практически не оставлял шансов для накопления эмпирического знания в вопросах медицинской практики, а сложное экономическое и политическое состояние Древней Руси не давало возможности появиться людям, занимавшимся сбором, систематизацией и накоплением фундаментальных знаний.

Такой шанс появится у России только в начале XVIII века, в царствование Петра I, когда благодаря масштабным преобразованиям Россия и её научная школа быстро вырвутся в первую пятёрку мировых лидеров. Но это случится значительно позже.

А нас ожидает великолепное Средневековье Западной Европы.

P.S. Вполне возможно в комментариях снова кто-нибудь голословно крикнет, что пахнет злым коммунизмом и в очередной раз не заслуженно и демагогически сровняет все советские книги под жёлтую прессу. Кто-то снова возможно понизит карму, и проголосует в минус по "не тематике", но такова жизнь и таковы люди... Мы морально уже готовы... Тем не менее автор статьи врач Артемий Липилин аргументированно ответит и на голословные нападки, и на вежливую аргументированную критику здесь и в научном сообществе Фанерозой. Спасибо, что читаете нас! С уважением к Вам, администратор, вдохновитель научного сообщества Фанерозой, биолог Ефимов С.Т.