Во второй части интервью музейному проекту DataArt Николай Прохоров — генеральный конструктор СМ ЭВМ и директор ИНЭУМ в 1983—2006 гг. — рассказывает о заводах, производивших советские компьютеры, процессе создания новых машин, творческой переработке и прямом заимствовании иностранных моделей, зарплатах, премиях, быте и отдыхе инженеров в СССР.
Первую часть интервью с Николаем Леонидовичем читайте здесь.
Заводы и заказы
— В 1989-м случилась реорганизация. Минприбор ликвидировали, и всю вычислительную технику перевели в Министерство радиопромышленности. Но это был несложный для меня процесс, потому что мы и раньше работали вместе, я их всех знал — и министра, и заместителей. Работать было легко. Так же как с Минприбором и ВПК, я мог прийти к замминистра, курировавшему нас: «Давай помогай». Если случалось что-то сложное, он ехал со мной на завод. Была настоящая помощь, и мы могли решить все вопросы.
Для СМ ЭВМ заводов было 16, два-три — основные. Среди них огромнейший Киевский ВУМ — завод управляющих и вычислительных машин, которым многие годы руководил Апполинарий Федорович Незабитовский. Вильнюсское промышленное объединение «Сигма» — замечательный завод, он тоже выпускал наши машины. Там работал выдающийся директор Альгис Болеславович Чуплинскас, а главным инженером был человек, с которым я вместе учился в МЭИ. Кстати, на территории Украины было пять заводов вычислительной техники. Еще был Орловский завод УВМ, с ним мы работали меньше. Все это кончилось, когда развалился Советский Союз.
Киевский ВУМ был создан 1 января 1965 года на базе подразделений завода «Радиоприбор». В 1972-м преобразован в НПО «Электронмаш»
Сложность нашей работы заключалась в том, что при производстве любой машины мы не могли использовать ни одной иностранной детали. У меня был специальный отдел по элементной базе, но сама наша электронная база отставала от мирового уровня. Мы пытались стимулировать ее развитие, году в 1986-м много работали с Воронежским объединением электроники. Больше, чем с Зеленоградом, и они производили микропроцессоры для наших самых больших 32-разрядных машин. Но когда лет через семь-восемь я туда приехал, они уже не могли сделать того, что делали в 1988-м. Все оказалось утрачено, люди разбежались.
Там же в Воронеже был завод, который делал отличные электронно-лучевые трубки для графических дисплеев. Его купили иностранцы, и в итоге производство закрыли, чтобы не было конкурентов. Вычислительная машина живет год, может, чуть дольше, поэтому разрушилась эта система быстро.
ИНЭУМ держался на плаву благодаря мелким заказам и неожиданным контрактам. В это время нам сильно помогло то, что к нашему Атомпрому обратились китайцы с просьбой поставить оборудование на атомные заводы и атомные станции. Им предложили для управления этим оборудованием купить вычислительные комплексы в Америке — как говорится, дешево и сердито. Однако китайцы уперлись: «Нужно только то, что работало у вас», чтобы управление было такое, как в Советском Союзе. Наверное, они были правы с точки зрения надежности и безопасности. Мы на этих китайских контрактах первые годы продержались. Причем собирали машины мы сами, потому что заводов уже не было. К тому же на эти деньги институт разработал и выпустил машину СМ1820. Современная СМ1820, построенная на единственных отечественных микропроцессорах «Эльбрус», выпускается и сегодня.
Машину СМ1820 используют для управления на атомных станциях
В те же годы открылось новое направление в работе нашего института — разработка и производство компьютеризированной медицинской аппаратуры. Эту работу мы успешно продолжаем до сих пор совместно с учеными-медиками.
Творческое заимствование
— Как проходил процесс рождения новой машины? От кого вы получали задание?
— Мы сами выступали с предложениями: требуется то-то и то-то, потому что промышленности нужно управлять тем-то и тем-то. Под это готовили план. В институте был системный отдел, который занимался анализом. В каждом министерстве было научно-техническое управление и отраслевой НИИ, с которым мы согласовывали свои предложения. Его начальник подчинялся одному из замов министра, тот утверждал проект через техуправление, которое и выделяло деньги на науку.
Когда наше предложение было согласовано, назначался завод, которому предстояло машину делать, и начиналась работа: поиски элементов, замена одних на другие, схемы, чертежи, конструкторские бюро, опытное производство. Потом — государственные испытания. Собиралась большая межведомственная комиссия, во главе которой часто бывал академик Анатолий Дородницын — директор вычислительного центра АН СССР.
Анатолий Алексеевич Дородницын (на фото второй слева) был директором, а затем почетным директором и научным руководителем ВЦ Академии наук с 1955 по 1994 гг.
Но когда СМ 1700 сдавали, председательствовал уже наш бывший директор, академик Борис Наумов. Делались какие-то замечания, давалось время на их отработку. Потом машину сдавали заводу — сидели там целыми днями, чтобы он принял эту разработку. Завод, с одной стороны, хотел получить ее в производство, с другой, хотел, чтобы она была хорошей, то есть соответствовала его возможностям и требованиям по конструктивам, системам контроля и производственным мощностям. На всех заводах были серьезные СКБ, фактически научно-исследовательские институты, которые в какой-то степени тоже работали по нашему заданию.
Наш институт считался головным, в моем подчинении были еще несколько заводов. Это называлось «научно-промышленное объединение». Бывали еще объединения промышленные, — когда головным был не институт, а завод. Но при заводе было СКБ, или даже свои институты.
Наука на заводах во многом финансировалась через ИНЭУМ — головной институт, мы помогали распределять деньги. При этом загрантехника покупалась только в тех случаях, когда доказывалось, что своей обойтись нельзя. На покупку вычислительных машин мы давали справку, что в Советском Союзе ничего подобного нет. С другой стороны, существовало ограничение КОКОМ, по которому американцам запрещено было продавать в СССР стратегическую технику и технологии. Мы предлагали им работать вместе, лицензию готовы были купить, фирмы были готовы к сотрудничеству, но нет, госдеп США запрещал. При этом, когда я ездил на выставку вычислительной техники в Мюнхен или Ганновер и шел на знаменитую фирму DEC, у которой, если быть честным, мы многое заимствовали в 1970—1980 годы, меня всегда встречали с уважением.
Заседание XXXI сессии совета главных конструкторов СМ ЭВМ, Дрезден, 1988 г.
В 1990-х, когда открылось все, я с DEC заключил соглашение о том, что буду делать новые машины системы СМ ЭВМ с использованием их новейших микропроцессоров. Один из руководителей DEC сказал, что несмотря на шероховатости 1970—80-х фирма не в претензии: «Давайте пожмем друг другу руки. Я приезжаю в Россию, и благодаря вам все нашу фирму знают». Аналогичное соглашение было заключено и с фирмой «Сименс». Но уже с 1992 года мои хорошие знакомые из «Сименса» и DEC предложили другой вариант: «Нет смысла сотрудничать в разработках, когда нам разрешили продавать в России что хотим и сколько хотим. Становитесь нашим торговым агентом, будем вам деньги платить хорошие». Я отказался, но такое движение уже пошло. Многие большие начальники говорили в 1990-х и даже в начале 2000-х, мол, зачем нам это производить, если можем купить. Не хотели думать о технологической независимости и информационной безопасности. С некоторыми из-за этого я поссорился.
— Расскажите о том, что заимствовали у американцев.
— Вся элементная база у нас была своя. Так же, как конструктивы и технология. Заимствовали основы архитектуры, а главное, идеологию операционных систем, чтобы обеспечить совместимость с зарубежным программным обеспечением. Под требования совместимости приходилось подстраиваться и СМ, и ЕС. И это была настоящая творческая работа.
Американские IBM и Microsoft своей массовостью подавили все новое, хотя их характеристики не были лучшими. Когда приезжаешь на международные выставки, где представлены разные мелкие фирмы, много интересного можно найти. Потому что они готовы рисковать. Потом половина из них умрет, а половину купят. А большие фирмы — они малоповоротливы, в общем-то это логично и понятно.
Универсальные русские
— Считается, что наиболее развитой линией в семействе СМ ЭВМ был ряд машин, совместимых по системе команд и архитектуре с PDP-11 фирмы DEC.
— Совместимость с архитектурой PDP-11 была в первых 16-разрядных СМ ЭВМ. СМ1700 и 1702 имели совместимость или схожесть с архитектурами VAX-750 и VAX-730, тоже фирмы DEC. А первые машины СМ-3, СМ-4 были совместимы с PDP-11/40. У машин СМ1800 и 1820 архитектура была совместимой с Intel.
Потом для совместимости пришлось поставить туда майкрософтовскую математику, «натянуть» на свою архитектуру, потому что мы делали эти машины как управляющие, для которых необходима операционная система реального времени.
В середине 90-х американцы заказали нам разработку универсальной операционной системы — UNIX реального времени. Я спросил, почему они обратились именно к нам. «Потому что русские более универсальны. У нас специалист по UNIX не знает реального времени, а если знает реальное время, не может работать в UNIX. А вы во всем работаете».
В ИНЭУМе была выделена команда, которая такую систему — полностью отечественную — разработали. Кстати, главным математиком СМ ЭВМ был Геннадий Егоров, который не только руководил, но и сам участвовал в разработке как программист.
Чем плоха чужая система? Там могут быть любые закладки — когда надо, бомба не взорвется, атомная станция остановится, что-то не запустится. Таких случаев в истории было полно. Когда же вся математика написана у нас, и мы сами — единственные авторы и владельцы исходных текстов, за безопасность можно быть спокойным. Нашу систему, разработанную в 1996-1998 гг. я пытался здесь пристроить, тем же военным показывал: «Смотрите, все записано, а вы из соображений безопасности делаете заплатки на чужих системах». «У нас нет денег», — был ответ.
Справочник, написанный Геннадием Егоровым и специалистами его рабочей группы, можно найти здесь
Я обошел кучу начальников. Мне сказали, что мы молодцы. Геннадий Егоров защитил докторскую диссертацию по этой теме. Много математиков, академиков знаменитых, поддержали эту работу, но систему не взяли. Ограниченно в некоторых местах у нас и заграницей она применялась, но как внезапно возникший конкурент оказалась не нужна крупным фирмам и умерла из-за отсутствия денег на развитие.
Другие деньги
— За заслуги вас премировали и награждали?
— Мы работали за зарплату. Премии бывали, но они не становились главным стимулирующим фактором. Государственными наградами нас особенно не баловали. За первые машины СМ ЭВМ несколько наших сотрудников и сотрудников киевского ВУМ во главе с Генеральным конструктором Борисом Наумовым получили Госпремию УССР и затем Госпремию СССР. Потом Государственную премию СССР получил один наш сотрудник Борис Фельдман, который руководил разработкой спецпроцессора Фурье для обработки сигналов с обратной стороны Луны. Это был проект Института радиоэлектроники Академии наук. За СМ1810 я и еще несколько сотрудников ИНЭУМ получили премию Совета министров СССР. Других премий у нас нет.
Я один живой из тех наших сотрудников, у кого премия Совета министров СССР. За нее давали доплату к пенсии, как к Государственной, Сталинской и Ленинской, но в прошлом году Пенсионный фонд мне сообщил, что премия Совета министров СССР исключена из этого списка. Надбавка большая была бы по теперешним временам.
— А сама премия?
— Наш коллектив, получив ее, сходил в ресторан с друзьями. После этого не осталось ни рубля.
— Так хорошо сходили?
— Нет, просто тогда совсем другие деньги были. Когда я защитил кандидатскую диссертацию, ее принято было обмывать. 1966 год, тогда как раз открылся новый ресторан «Славянский базар». Я заказал банкет человек на 40. Позвал друзей, сотрудников лаборатории. Я был ведущим инженером с зарплатой 160 рублей и не разорился. Подзанял где-то, но не сказать, что было тяжело. Более того, я живу в кооперативной трехкомнатной квартире от Академии наук, от того же института. Купил ее в 1967 году, будучи старшим инженером, и ничего. Сейчас бы я ее купить не мог.
«Славянский базар», открытый в 1872 году, был первым в Москве рестораном русской кухни. После революции его закрыли, а повторное открытие состоялось в 1966-м. На фото зал ресторана в 1970-х
— Была традиция отмечать достижение?
— Когда межправительственная комиссия принимала работу, всегда был праздник и устраивался большой банкет. У нас была своя столовая, которую мы называли «стекляшкой», в рестораны не ходили. Кстати, я добился строительства нового здания для института — было постановление Совета министров СССР и ЦК. Мог бы построить, если бы не конец Советского Союза. И я не требовал финансирования государства для этого, все за счет института.
— Это уникальная ситуация, когда на заработанные институтом средства можно построить здание?
— Везде по-разному. Наше министерство приборостроения считалось в какой-то степени передовым в СССР, и оно было на хозрасчете. То есть, мы сами зарабатывали деньги. Каждый квартал руководитель нашего Главка собирал совещание, где все директора отчитывались о том, что за это время произошло. Я докладывал, что делается в вычислительной технике — в международной, в СМ ЭВМ, какие у нас планы. Это хорошо объединяло, потому что мы знали друг о друге все, к тому же после совещания устраивался банкет. И такие совещания проводились по очереди во всех городах, где были наши предприятия. Я организовывал их в Москве. Правда, поскромнее, чем у больших объединений, таких как Киевский завод, где работало около 10 тысяч человек.
Свободное время
— Какие еще совместные мероприятия проводили?
— В колхозы ездили регулярно — нас райком партии мобилизовывал. Подшефный колхоз находился неподалеку от города Озеры под Москвой. Я там всех знал, потому что сам ездил. В Озерах райком проводил совещания, чтобы мы были ближе к делу. Многие старички вспоминают это с удовольствием, потому что поработали — потом отдохнули, попели, погуляли.
— Туристические выезды были?
— Сами организовывались. С институтскими я не ездил, но у нас по линии профсоюза был целый склад — можно было взять рюкзак, байдарку… Даже я ее один раз брал, хотя у меня все свое было. В волейбол играли ребята, институт арендовал залы. Хоть сейчас и ругают комсомольские и партийные организации, жизнь кипела. На партсобраниях в конце года присутствовали практически все. Директор делал полный доклад о том, что было и что будет. Вопросы задавали достаточно острые. Я к докладу готовился очень серьезно, потому что это непростое мероприятие. Но люди были в курсе того, что происходит. Сейчас многие не знают, что за стенкой делается.
Что касается туристических походов, в те годы это было модное занятие. Я еще со студенческих времен начал ходить. Сейчас вспоминают группу Дятлова в 1958-м, а я там в 1956-м был. Шел по Уралу — на третьем курсе, в зимние каникулы. 12 человек нас было. Натянутые тенты, костер, спальные мешки… Летом собирались на Алтай, но вместо этого поехали на целину. Наш курс — весь, не знаю никого, кто бы не поехал. У меня есть грамота Кулундинского райкома партии, значок ЦК ВЛКСМ за освоение целины. Недавно узнал, что он позволяет получить звание ветерана труда. Мне, правда, это не понадобилось.
Времянки и палатки целинников в Кулундинском районе Алтайского края. Вторая половина 1950-х
— Туризм — ваше хобби на всю жизнь?
— Да, с 1956 года и до сегодняшнего дня. Я ходил на байдарках по рекам, в основном — северным. Несколько раз был на южных — на Ахтубе, на Урале. С маленькой дочкой сплавлялся по реке Пре и по реке Угре. Было очень интересно, она до сих пор вспоминает, хотя уже сама пенсионерка. Я люблю Север, почему — не знаю. Когда впервые попал на Белое море, просто восхитился. Черное море — оно как большое озеро, а тут — приливы, отливы. Уровень моря падает на несколько метров, морские звезды на дне.
На островах Белого моря была организована уникальная Беломорская биологическая станция МГУ, она и сейчас существует. Когда мы первый раз приехали туда, познакомились с очень интересным человеком, который делал морские лодки для всех знакомых. Работал простым плотником. Мастер на все руки, а денег с нас никогда не брал.
Беломорская биологическая станция им. Н. А. Перцова была основана в 1938 году
Когда дочка подросла, я специально свозил ее туда в 1970-х. Какие на Белом море закаты! При виде северного пейзажа у меня что-то в душе сдвигается. Хотя я был на Кавказе, в Крыму, в горах Норвегии, Румынии — много чего видел. Но с нашим Севером не сравнить. Это настоящий отдых: ягоды, грибы, рыбалка… Тайменя ловил. Весь Полярный Урал обошел и практически весь Кольский полуостров. Хорошо, красиво и полезно.
Еще раз о деньгах
— Вспомните самую удивительную историю, которая случилась за время вашей работы с вычислительной техникой.
— Жизнь такая длинная, что выделить что-то одно невозможно. Но мне было интересно. Отпуск кончался, из леса приезжал и на работу хотелось идти. Работали мы не за деньги, хотя они и были нужны. С другой стороны, все наши потребности не были дорогими. Даже в большие центральные рестораны студентами ходили иногда. На стипендию. Когда я поступил, она была 395 рублей. Повышенная после первого курса — 525 рублей. Половина наших жила в общежитии, половина одногруппников была медалистами. Несколько человек из детдома. Одна детдомовская девочка стала доктором технических наук, профессором в МЭИ — Рита Коломейцева. Она же — мастер спорта по лыжам. В нашей группе две детдомовские девочки учились. Обе с золотыми медалями.
Допустим, получали мы 400 рублей стипендии. Покупали талоны — по два обеда на каждый день — 60 обедов в нашей столовой стоили примерно 210 рублей, а общежитие точно не помню, что-то 25-30 рублей в месяц. И полстипендии оставалось. Не считая того, что в столовой МЭИ хлеб на столах лежал всегда, белый и черный. Еще простая закуска — витаминный салат, капуста квашеная. Бесплатно, бери сколько хочешь. То есть учиться можно было, не думая о заработках, хотя иногда мы ходили в порт таскать мешки какие-то. Подработать, сколько-то рублей получить.
Или еду я, допустим, в отпуск на Урал. Самолет Москва — Тюмень, дальше Тюмень — Березово, оттуда в деревню тоже самолетом, где собирал байдарку и шел по реке. Три самолета с перегрузом, и отпускных денег хватало, никаких долгов. Наоборот, в отпуске деньги экономились, потому что меньше тратились, чем в Москве.
— Если работали не за деньги, значит, за идею?
— Понятно, что всегда хотелось, чтобы денег было больше. Получил премию — приятно, зарплату повысили — вообще отлично. При этом каждое повышение зарплаты в институте — целая проблема. Когда я был замдиректора, собиралась комиссия с плановым отделом, с бухгалтером — смотрели, какие есть финансовые возможности. Повышение на десятку могло стать для человека большим подспорьем. В то же время невозможно было вылезти за рамки штатного расписания. Инженер — от 110 до 130 рублей, старший инженер — от 130 до 150. Научный сотрудник, младший научный сотрудник… Перейти в другую категорию оплаты труда — значит, стать завлабом или степень получить. Все было в этих рамках, на это выделялись деньги. Сейчас же не поймешь, как и что происходит. Студент, который еще ничего не знает, на зарплату, за которую работают многие люди, уже не пойдет.
Кино и немцы
— Расскажите о взаимоотношениях физиков и лириков. Было недопонимание?
— С лириками я сталкивался очень мало. Но, в принципе, в институтах, где я работал, часто организовывались встречи с интересными людьми. Высоцкого приглашали, он пел, рассказывал, собиралась куча народу институтского. Приезжали Клячкин, Кукин, Окуджава, чтецы знаменитые, которые стихи Пушкина, Лермонтова, Мандельштама, Есенина читали. Такие встречи проводились регулярно. Были походы в театр — билеты доставали. Все это организовывал профсоюз.
— Как вы относитесь к научной фантастике?
— Стругацких всегда очень уважал, бегал за их книгами. Лема, Брэдбери, Ефремова, многих других с удовольствием читал… Вообще в наше время был голод на книги. Стоили они дешево, но достать было трудно. Я знакомства в книжном магазине заводил, чтобы дали знать, когда что-то появится. С конца институтских лет покупал все книги подряд и каждую читал. Теперь в трехкомнатной квартире нам с женой деться некуда — все в книжных полках и шкафах. На даче от них тоже прохода нет.
Был у меня товарищ без образования, переплетчик. Без пальцев после войны (в штрафбате был), но большой мастер — приятно было смотреть, как красиво он работает. И в некоторых магазинах книжных он рисовал плакаты-анонсы. Они ему давали возможность купить книги — он тоже себе библиотеку делал. Книги мы все тогда собирали.
Фантастика играла большую роль, и не только она. Спросите лучше, кого я не читал. А что теперь? Маяковский — не поэт, Горький — вообще ненужный писатель. А ведь он, если бы даже не написал ничего, кроме пьес, был бы великим драматургом. Более десятка его пьес все должны знать. Но теперь модно говорить, что все было плохо.
— Какое ваше любимое произведение в литературе, кино?
— Если говорить о фильмах, мне очень нравится «Баллада о солдате». Выдающееся кино, хоть простое и без эффектов. Среди литературных классиков, пожалуй, один из самых любимых — Эрих Мария Ремарк. Небольшая повесть «На западном фронте без перемен» — примерно в том же стиле, что и «Баллада о солдате». Еще были «Три товарища», «Время жить и время умирать», «Триумфальная арка». Выдающийся писатель. Но самый великий вне времени и обстоятельств для меня — величайший Пушкин. При виртуозной красоте изумительная простота — ни одного лишнего слова без смысла и содержания.
Когда я был в ФРГ, работал с рядом докторов и будущих докторов наук. Они: «О, русская литература! Достоевский, Солженицын». Стал интересоваться и понял, что других наших писателей они не знают. «А что вы читали Достоевского?» — спрашиваю. — «Ничего». Просто фамилии на слуху. Попытался поговорить с ними о Ремарке — многие не читали и его.
Кстати, поработав там месяц с одним докторантом, спрашиваю: «Скажи, а как зовут этих 12 человек, с которыми мы сотрудничаем?» — «Это господин такой-то. Имени не знаю, мы же не друзья». — «А сколько вы работаете вместе?» — «Лет 10». Когда через пять месяцев я уезжал, они все знали друг друга по именам и были на ты: «Коля, а так хорошо, оказывается!»
— А в вашем институте все друг друга по именам знали?
— Конечно! От директоров до простых сотрудников. Руководитель моей кандидатской диссертации член-корреспондент Борис Степанович Сотсков был не только выдающимся ученым, но и высокообразованным интеллигентом. Прихожу сдавать кандидатский экзамен по специальности (тогда их было больше, чем сейчас), он пишет мне три вопроса. «Борис Степанович, я же этим не занимаюсь», — говорю. Он: «Николай Леонидович, вы же собираетесь ученым стать. Значит, должны иметь широкое представление и о других областях науки. Я не требую ответа сразу. Почитайте, приходите через неделю». Я сначала обиделся — мне такому умному и способному говорить такое. Но он же прав.
Другая жизнь
— Я очень много ездил на международные конференции, не считая Совета главных конструкторов, который собирался четыре раза в год. И каждый раз в новой стране. Командировка — это одно, а когда поживешь, видишь, что жизнь у них совсем другая и мне порой непонятная. Редкий случай: в Германии меня пригласили к одному человеку на Рождество. Пришел, у него двое детей маленьких. Молитву прочитали, сели есть фазана. Смотрю, дети что-то другое едят. «Это курочка», — поясняет мне немец. «А почему не фазан?» — «Фазан дорогой, а дети не разбираются, им все равно». В моей голове это не очень укладывается — у нас детям наоборот лучшее всегда дают. И это не от жадности. Просто немцы воспитаны по-другому.
В Германии сравнительно дешевые столовые для профессоров при университете. Обедал в них, но как-то мне было голодно. В командировке можно сэкономить на еде, но когда 5 месяцев — здоровье дороже. Спросил у ребят, куда они ходят. «Иногда мы ходим в ресторан», говорят. — «Возьмите меня с собой». — «О, фиш-ресторан. Там так хорошо». Пошли вчетвером. Я в немецком еще слабо ориентируюсь: «Что себе закажете, то и мне». Заказали, принесли мне кружку пива и на закуску полкартофелины горячей и кусок селедки. Съели, выпили, думаю, сейчас обедать будем. Они: «Хорошо сегодня поели. Давайте рассчитываться». Платит каждый за себя. Я говорю: «Больше с вами в ресторан не пойду».
По их понятиям, есть в ресторане было дорого. Я со своей стипендии, которую мне немцы выплачивали, раза два в неделю ходил в ресторан — китайский или итальянский. Мне говорили: «Ты как капиталист!» И они еще не знали, что половину стипендии я сдавал в бухгалтерию Академии наук. Тратить я мог конкретную сумму, а стипендию мне повышенную платили, потому что у меня книжка вышла. Я собирал эти немецкие марки и сдавал — отчитывался. Но все равно эта поездка была очень интересной и полезной для работы, плюс для языка — поневоле выучил.
— А до Германии не изучали?
— Изучал и в школе, и в институте, именно немецкий. На английском могу только литературу смотреть — не говорить.
Об образовании
— Образование у нас было гораздо более широкое, чем сейчас. Я учился в одном институте, работал и кандидатскую делал в другом, работал и защищал докторскую в Академии наук, работая в третьем. И более-менее получалось, результат был. Таких людей я знаю огромное количество. Видел, как учат в ФРГ, с американским образованием немножко познакомился. Что такое бакалавр в нашей специализации? Недоделанный инженер. Теперь это первая научная степень, оказывается. Наше образование приучало думать. Сейчас людей думать отучают. Приходишь к врачу — у него протокол действий. Он от протокола не может отступить. Ты умрешь, но по протоколу. И так везде. Оказывается, учение и лечение — это услуги.
Я был председателем докторского совета в ИНЭУМ, зампредседателя в МИРЭА, членом совета в МЭИ и некоторых других институтах. Сейчас уровень защищаемых работ упал очень, оценка сильно формализована, высшая аттестационная комиссия, которая раньше была при Совмине СССР, теперь является подразделением министерства. Говорят, раньше по блату что-то было. Я этого как раз не помню. Потому что на самом деле всегда знаешь, чего человек стоит. Иногда даже нужно помочь ему, чтобы он защитился, — например, с публикацией. Сейчас много говорят о плагиате, особенно в гуманитарных науках. В своей области я плагиата не встречал. Если ко мне придет претендент в кандидаты или в доктора, я же вижу, сам он писал или не сам. Не могу не увидеть. Всегда старался помочь тем, кто достоин. Сейчас, как уже упоминалось, я и мои знакомые каждый день получаем по интернету несколько предложений за деньги напечатать свою статью или даже стать соавтором чужих статей. Это порождает квазиученых, жуликов.
Я не верю, что ЕГЭ открыл возможность людям с периферии спокойно поступить в вуз… Я поступил в МЭИ, приехав из подмосковного Быково, в нашей группе больше половины было приехавших. Из Коми, из Башкирии, из Казахстана. Общежитие у нас хорошее было, а из «блатных» я никого не знаю, кроме одного спортсмена олимпийского уровня. Но ему спорткомитет стипендию платил, не институт. Сейчас уже многие мои сокурсники умерли, но остальные иногда встречаются. Я с ними больше перезваниваюсь — немобильным стал.
Автор: DataArt
