«Техника и наука», 1982, № 7
Более полувека назад почетный академик, известный революционер-народоволец Н. Морозов написал удивительную книгу, имевшую первоначальное название «История человечества в естественнонаучном освещении». В этой книге он изложил свою обширную теорию, которая полностью пересматривала традиционное представление о древней истории человечества. Основной тезис Морозова состоял в том, что вся наша информация о древнем мире недостоверна и является фантастическим отражением каких-то средневековых событий. В поддержку этой идеи Морозов указал на целый ряд поразительных параллелизмов между античной и средневековой историями. В этой статье я попытаюсь рассказать об основных выводах Морозова.
М. ПОСТНИКОВ, д-р физ.-мат. наук, профессор, лауреат Ленинской премии
В отличие от истин математики, физики или географии, которые в принципе могут быть каждым проверены, утверждения истории не допускают непосредственных экспериментальных исследований. Мы не можем отправиться в прошлое и удостовериться в справедливости сообщаемых нам сведений. Вся историческая информация неизбежно вторична и опирается главным образом на письменные свидетельства, достоверность которых нуждается в оценке.
Конечно, исторический документ только тогда имеет какую-нибудь ценность, когда он аутентичен, то есть не является фальсификацией, изготовленной легкомысленными или недобросовестными потомками.
К счастью, в большинстве исторических исследований аутентичность основной массы документов самоочевидна. Она опирается на непрерывность и массовость. Например, мы вполне уверены в том, что во второй половине XVIII века императрицей России была Екатерина II, что ее сменил Павел, что во время правления Екатерины произошло крестьянское восстание под предводительством Емельяна Пугачева и т.д. и т.п. Колоссальное количество документов того времени, аутентичность которых обосновывается непрерывной цепью ссылающихся друг на друга документов, простирающейся до нашего времени, делает эти утверждения столь же достоверными, как, скажем, утверждение о круглой форме Земли. Однако уже неясно, кто был отец Павла, да и в том, что он был сын Екатерины, имеются сомнения. Споры шли о том, умер ли Александр I в 1825 г. (так называемая «проблема старца Кузьмича»).
Ясно, что, чем дальше мы удаляемся в прошлое, тем острее стоит вопрос об аутентичности. Особенно плохо дело обстоит с античными документами, ни для одного из этих сочинений мы не имеем цепочки последовательных копий от античности до момента его тиснения на типографском станке. Более того, как правило, мы имеем только самые последние копии (датируемые в лучшем случае IX–Х веками), предыстория которых совершенно неизвестна.
Например, рукопись Тацита его открывателю Поджо принес около 1425 г. какой-то безвестный монах из какого-то северогерманского монастыря: имя монаха и местонахождение монастыря Поджо никому не сообщил. Риторические сочинения Цицерона были известны только в отрывках, пока в 1420 г. специалист по Цицерону миланский профессор Барцицца не обнаружил в г. Лоди их полный текст. После изготовления копий лодийская рукопись исчезла(!).
Аналогично дело обстоит и с греческими классиками. Платон был фактически неизвестен гуманистам до 1482 г., когда Фичино опубликовал латинский перевод его диалогов. Однако, несмотря на многочисленные требования друзей и издателей, Фичнно никому не показывал греческих оригиналов, а после его смерти они пропали бесследно.
Обстоятельства находок античных текстов неизвестны даже в наше время. Например, подробности обнаружения в 1891 г. «Афинской политии» Аристотеля были в свое время скрыты и до сих пор остаются тайной.
Могла ли античная книга дойти до нас?
Всем музейным и библиотечным работникам хорошо известно, что без специальных предосторожностей книги и рукописи быстро ветшают, приходя в полную негодность. Их нужно держать при определенной температуре, беречь от пыли, предохранять от сырости и прямых лучей солнца, от плесени, насекомых, грызунов и принимать десятки других защитных мер. И все же продолжительность жизни книги всего несколько столетий. Поэтому, чтобы она могла сохраниться в веках, ее нужно периодически переписывать. Никто из историков не сомневается в наличии для каждого античного сочинения «непрерывной рукописной традиции, восходящей в конечном счете к одному из его античных изданий».
Здесь действует простейший силлогизм:
- античная книга дошла до наших дней;
- без переписывания это невозможно;
- следовательно, книги переписывались.
Но кем осуществлялось это переписывание? Обычный ответ гласит, что это делалось в монастырях благочестивыми монахами, бескорыстно трудившимися «во спасение души». И это, действительно, единственно возможный ответ, поскольку этот труд в продолжении столетий могла взять на себя только постоянная и мощная организация.
Но здесь сразу возникает несколько сомнений.
- Во-первых, в раннем средневековье (VI–IX века) среди монашества царила почти полная безграмотность, а грамотные люди отнюдь не пользовались уважением: на них смотрели со страхом, как на колдунов, прикосновенных к магии и нечистой силе, а официальные церковные власти лишь мирились с грамотностью, как с неизбежным и необходимым злом. В этих условиях, если даже отдельные энтузиасты и предпринимали переписку нецерковных книг, то их могли только терпеть и уж никак не поощрять. А ведь переписка книг ввиду дороговизны пергамента требовала в то время и значительных финансовых затрат. Где предположительные энтузиасты находили необходимые средства (и не раз, и не два, а на протяжении многих столетий)?
Правда, в истории известен один такой энтузиаст — знаменитый Кассиодор, живший якобы в VI веке. Однако фактические сведения о Кассиодоре весьма скудны и велика вероятность, что это просто вымышленная личность.
Впрочем, если мы даже согласимся с легендой о Кассиодоре, то по-прежнему будет неясно, кто финансировал переписку книг четыреста лет после его смерти до IX–Х веков, когда отношение к грамотности изменилось и переписка книг в монастырях стала идеологически и экономически возможной.
- Во-вторых, как под внешним давлением официальных властей, так и по своим внутренним убеждениям монахи-переписчики должны были сосредоточить свое внимание на книгах божественного содержания. На звание коллекционеров языческих и вольнодумных текстов монахи очень и очень плохие кандидаты. Но тогда спрашивается, кто же переписывал (и не раз, и не два) атеистическую поэму Лукреция Кара «О природе вещей?» Историки утверждают, что сохранилась записка (?) Цицерона от 15 марта 44 г. до н.э., возможно, относящаяся к убийству Цезаря:
Поздравляю тебя, радуюсь за тебя… хочу знать, что ты делаешь и что происходит.
Не странно ли, что эту записку тоже добросовестно переписывали столетиями благочестивые монахи?
- В-третьих, чтобы переписывать научные, например математические, сочинения, надо хотя бы понимать их ценность и иметь в виду хотя бы одного возможного читателя. А кто в VIII–Х веках мог понимать и ценить Евклида, Архимеда и Аполлония? Арабы? А кто переписывал Евклида до арабов? Кстати сказать, обычно считается, что древнейшая известная нам рукопись Евклидовых «Начал» была сделана в 888 г. в Византии для епископа Цезарейского. Значит ли это, что в Византии IX века существовали математики первоклассного ранга (тот же епископ Цезарейский), для которых был понятен и интересен Евклид?
- В-четвертых, средневековым монахам классическая латынь была неизвестна. Можно ли представить себе не знающего этого языка монаха, скрупулезно переписывающего, как машина, Цицерона?
Все эти соображения принуждают нас отвергнуть указанный выше силлогизм и сформулировать новый:
- без переписывания античная книга дойти до нас не могла;
- осуществлять переписывание было некому, и потому его не было;
- следовательно, античная книга до нас дойти не могла.
Без бумаги не обойтись
А могла ли античная книга вообще существовать? Чтобы приготовить один лист пергамента, необходимо шкуру молодого теленка (вещь саму по себе дорогую) подвергнуть длительной, сложной и дорогостоящей обработке. Это ставило пергамент на уровень драгоценных предметов, и такое положение сохранялось вплоть до изобретения тряпичной бумаги накануне Возрождения (отнюдь не случайное совпадение). Как же при такой ценности и редкости писчего материала могла развиться изящная литература?
Для того чтобы человек мог написать разветвленное литературное сочинение сложной структуры, необходима довольно высокая литературная культура, воспитываемая на примерах и собственных попытках, что, во всяком случае, требует достаточного количества доступного писчего материала. Более того, для этого, безусловно, необходимо быть грамотным, то есть знать и уметь руководствоваться общепринятыми орфографическими и грамматическими положениями. Однако, чтобы стать грамотным, требуются постоянные и многолетние упражнения (прописи, диктанты и т.п.), невоэможные на пергаменте (и, добавим, на папирусе, который был лишь ненамного дешевле).
Чтобы достигнуть достаточной грамотности и умения легко излагать в письменной форме свои мысли, нужно не только написать несчетное число диктантов, но и прочитать колоссальное количество книг, написанных по стандартной орфографии. Если человек не читает много книг, то, как бы он добросовестно ни учился, он останется малограмотным человеком и, во всяком случае, никогда не будет литератором, уверенно владеющим языком.
Малограмотный автор, мучительно медленно выписывая каждую букву, гадая почти над каждым словом, как его написать, мог сочинить за один присест только очень краткий текст. Стесненный недостатком писчего материала, он не мог сколько-нибудь удовлетворительно согласовывать эти тексты друг с другом, переписывая их несколько раз. Он был способен, собрав (или самостоятельно составив) несколько различных рассказов, лишь переписать их друг за другом почти без изменений, соединив простейшими переходными мостиками типа «и вдруг», «затем» и т.п. И, на самом деле, истинно древние сочинения (Библия, индийский эпос, средневековый рыцарский роман) имеют как раз такую структуру. По существу, только в XIX веке литераторы научились более искусно соединять отдельные эпизоды своих романов. Всё это доказывает, что без бумаги мало-мальски развитая литература невозможна. Поэтому, в частности, литературные сочинения, которые мы называем теперь «античными» и которые характеризуются довольно правильной орфографией, сложным синтаксисом и изящным стилем, вероятнее всего, были написаны в эпоху, когда бумага была уже широко распространена, то есть в эпоху, когда они были «открыты».
Был ли Геродот?
Известно, что характерной чертой средневековой литературной продукции была анонимность; ее авторы не считали нужным ставить на ней свое имя. Когда же ранние гуманисты во главе с Петраркой
отправились в поход за изгрызенными крысами пергаментами
то, не удовлетворяясь анонимностью находимых манускриптов, они стали по собственной инициативе приписывать их знаменитым древним именам (которые, заметим кстати, ассоциировались в то время совсем с иными профессиями: например, Вергилий считался магом, Платон — врачом, Архимед — астрологом, а Цицерон — трубадуром!). Этому также способствовал средневековый обычай приписывать свои сочинения знаменитым древним именам; например, масса средневековых богословских сочинений была приписана их авторами Иоанну Златоусту, а сам Петрарка любил писать «от имени древних» письма. биографии и т.п. Попадая через сотню лет в руки собирателей, эти сочинения уже автоматически оказались «древними».
С развитием гуманистического движения и ростом спроса па древние рукописи появилась и их злостная фальсификация. Ученые XV–XVI веков постоянно упоминают в своих письмах беспардонных фальсификаторов, пытающихся «всучить их жалкие поделки». Однако фальсификацией баловались и сами гуманисты. Немецкий гуманист Пролюциус написал седьмую книгу «Календарной мифологии» Овидия, чтобы победить в ученом споре, а испанский монах Хигера сочинил римского историка Декстера и написал от его имени обширное сочинение, чтобы заполнить досадный пробел в истории распространения христианства в Испании. Знаменитый гуманист Сигониус сочинил и опубликовал ряд новых отрывков из Цицерона, а Анниус де Виттербе издал сборник поддельных произведений целого ряда римских авторов, которые были сочинены им самим. Это установленные факты.
Когда фальсификатор сам не сознается, разоблачить умело сделанную фальшивку очень трудно, и, как правило, это происходит чисто случайно. Например, ученый мир 200 лет был уверен в аутентичности подделки Сигониуса, пока не было обнаружено письмо, в котором сам Сигониус сознавался в фальсификации. Поэтому нет сомнения, что ряд злостных фальсификаций до сих пор не раскрыт. Например, еще в прошлом веке француз Polydore Hochart и англичанин John Wilson Ross очень подробно и аргументированно доказали, что сочинения Тацита являются умелой фальсификацией, сделанной Поджо, который как раз в момент «открытия» им Тацита отчаянно нуждался в деньгах. Ошар и Росс, в частности, вскрыли в тексте Тацита большое число мест, где автор обнаруживает свое незнакомство с географией Рима, с римским нравом, военным делом и т.п., a также мест, которые обличают и нем человека с мировоззрением и традициями XV века. В отношении менее авторитетного автора уже этого было бы достаточно для доказательства фальсификации, но Тациту все прощается.
Аналогично текст Геродота буквально пестрит ошибками, многие из которых выдают его средневековое происхождение. Но вместо того, чтобы признать его фальшивость, историки всячески выгораживают Геродота: ошибки его (достигающие, например, при изложении истории Египта полутора тысяч (!) лет) приписываются его некритическому отношению к собственным информаторам (среди которых, кстати сказать, были египетские жрецы, обязанные знать историю своей страны), а их средневековый характер объясняется тем, что ученые средних веков заимствовали их у Геродота. Тут явно уважение к авторитету побеждает здравый смысл.
Пример Поджо-Тацита заставляет думать, что мы имеем дело со злостной фальсификацией всякий раз, когда обстоятельства «находки» рукописи нарочито туманны и непроверяемы. Поэтому почти наверняка фальсифицированы диалоги Платона (о подлинности которых, кстати сказать, специалисты не пришли к единому мнению и по сей день) и риторические сочинения Цицерона.
Громко вопиет о своей фальсифицированности сочинение Витрувия «Об архитектуре», в которой гелиоцентрические (!) периоды обращения планет указаны с минутной точностью, неизвестной даже Копернику. По-видимому, здесь мы имеем дело не со злостной, а с вынужденной фальсификацией, когда молодой ученый (Альберти?), отчаявшись издать книгу под своим именем, был принужден (то ли по собственной инициативе, то ли под давлением издателя) выпустить ее в свет под древним псевдонимом, чтобы обеспечить ей лучший сбыт.
Одной из немаловажных причин фальсификации было также желание прикрыться. как щитом, древним именем со стороны автора вольнодумных или антицерковных сочинений (Лукреций Кар). Лишая себя опасной славы, автор, по крайней мере, обеспечивал широкое распространение своих взглядов.
Бывают мистификации и другого рода. Например, известен резко антихристианский писатель II века Цельс. Его сочинения до нас не дошли, а его взгляды известны только по сочинению опровергавшего его Оригена. Обращает на себя внимание, что Ориген, подробно цитируя Цельса и аккуратно излагая его взгляды, никак, по существу, их не опровергает, ограничиваясь грубой бранью и заявлениями типа:
Это невозможно, ибо противоречит Священному Писанию.
Не является ли здесь «Ориген» лишь маской антиклерикального автора, решившего в такой форме изложить свои взгляды? (Цитирование «Оригеном» Цельса настолько подробно, что современные исследователи смогли «восстановить» по этим цитатам почти все сочинение Цельса.) Не является ли также тонким издевательством антиклерикального автора-апокрифиста и знаменитое изречение Тертуллиана «Верю, потому что абсурдно»?
Одной из последних документально установленных маскировочных фальсификаций является сочинение «О системе мира» Аристарха из Самоса, вышедшее в свет в 1644 г. и принадлежащее перу знаменитого Роберваля, который для пропаганды идей Коперника воспользовался древним псевдонимом (быть может, сам его выдумал), чтобы избежать инквизиционных преследований, которым только что подвергся за то же Галилей. Впрочем, находясь во Франции, Роберваль свое авторство не очень скрывал, и потому мы сейчас знаем истину. А что было бы, если Роберваль тщательнее хранил свое инкогнито? Не обладали бы мы сейчас еще одним «чудом дошедшим до нас» античным сочинением, имеющимся только в печатном издании с безнадежно утраченным оригиналом?
…Евклид и Птолемей
В отношении научных (и в частности математических) античных сочинений утверждение об их фальсифицированности в Cредние века наталкивается на вопрос об их истинном авторе. Если по отношению к сочинениям гуманитарного характера мы можем либо прямо указать предполагаемого автора, либо, по крайней мере, очертить круг людей, вполне способных им быть по образованию, культуре и литературному дарованию, то кто, спрашивается, мог бы написать «Начала» Евклида? Ведь, безусловно, математик такого размаха не мог пройти в веках бесследно, а мы никого хотя бы мало-мальски пригодного на роль автора «Начал» указать в средние века не можем.
Чтобы объяснить это, следует принять во внимание, что до изобретения книгопечатания каждый ученый копировал книги своих предшественников исключительно для собственного пользования и потому при переписке исправлял неясные места и вносил необходимые, по его мнению, добавления. Поэтому с каждой новой перепиской текст книги постоянно видоизменялся, пополняясь новым материалом и разрастаясь в своем объеме. Происходил процесс бессознательного коллективного творчества, при котором, естественно, за сочинением оставалось имя первоначального автора.
«Геометрия Евклида» — помечал на своем экземпляре ученый, умолчав о том, что прибавил две-три теоремы от себя и лучше обосновал ту или иную из старых. Тем самым он давал повод и последующему копиисту добавить две-три теоремы от себя, сохраняя за учебником прежнее имя. Нечто подобное происходит с учебниками и теперь: постоянно пополняясь свежим материалом, они, как правило, сохраняют имя первоначального автора.
И вот с течением веков собрание десятка простейших теорем превращалось в большую и хорошо разработанную в своих деталях книгу. Историки же науки, унустив из виду этот вековой процесс улучшения, приписали ее одному древнему гиганту геометрической науки, завысив тем самым уровень познания в древние времена.
Это относится, конечно, не только к Евклиду (чье имя, кстати сказать, допускает многозначительный перевод: «Хорошо Переплетенный»), но и к Аристотелю (чье имя переводится еще замечательнее: «Наилучшее Завершение») и к Птолемею (чье имя означает «Борющийся с Богом»). Изданиям всех этих авторов предшествовали так называемые «дурные переводы», явно представляющие собой первоначальные, еще несовершенные, их варианты.
В отношении книги Птолемея можно к тому же указать более десятка астрономических улик, подтверждающих ее принадлежность XVI веку (когда она была впервые опубликована). Например, поскольку долготы всех звезд увеличиваются в результате прецессии по 50.2 секунды в год, то, разделив на 50,2 разность современных долгот на долготы, приводимые Птолемеем в его «Каталоге звезд», мы получим время наблюдения этого каталога. Соответствующее вычисление в точности дает XVI век! Кроме того, во II веке, когда якобы жил этот астроном, ближайшей к полюсу звездой была не теперешняя, Полярная (Альфа Малой Медведицы), а более яркая звезда того же созвездия — Бета, в то время как звезда Ахернар вообще не была доступна наблюдениям. Тем не менее Птолемей начинает свой каталог с Полярной звезды, а заканчивает Ахернаром!
«Исключительность» античного общества
Средневековое происхождение «античных» сочинений выдаст также неправдоподобность и фантастичность содержащейся в них информации о политической, социальной и экономической структуре античного общества. По существу, эта фантастичность общеизвестна, но традиционно она трактуется как исключительность.
Исключителен расцвет науки и культуры в Древней Греции, никак не оправдываемый развитием производительных сил и производственных отношений и, что уже совсем странно, никак не повлиявший ни на технику, ни на социально-политические структуры. Без пресловутого «духа эллинизма» тут никак не обойтись!
Эта исключительность — фантастичность распространяется не только на глобальные структуры, но пронизывает каждый элемент традиционного представления об античном обществе.
Особенно фантастичны сообщения «классиков» о военном деле, что, впрочем, и неудивительно, если учесть кабинетный характер учености их истинных авторов. Они, не считаясь с элементарными требованиями стратегии, выбирают для побед такие неудобные пункты и такие условия, при которых можно только погибнуть.
Они ведут армии но странам, в которых они все через неделю умерли бы с голоду, а на поле боя заставляют скакать царей и полководцев на парах лошадей в одноколках с одним дышлом, которые при первом крутом повороте, а тем более на поле, заваленном трупами, переворачиваются. Римских солдат они заставляют каждый вечер после утомительного марша строить укрепленный лагерь, производя земляные работы в масштабах, доступных лишь экскаваторам, и т.д. и т.п.
Таким образом, все эти соображения приводят к одному выводу, что вся так называемая «античная» литература написана в Cредние века и что древняя история Греции и Рима, по крайней мере, до IV века н.э. — величайшая мистификация средневековых литераторов и историков.
Идеи Морозова
Еще в XVI веке была высказана идея, что если в документе описано какое-нибудь астрономическое явление, дата которого допускает вычисления, например, затмение Солнца и Луны, то это дает возможность определить подлинность исторического документа. Однако хронологи однобоко пользовались этим методом. Не сомневаясь в аутентичности того или иного документа, они комбинировали астрономические вычисления со всем комплексом исторической информации.
Морозов предложил методику непредвзятого астрономического датирования. Она состоит в том, что из текста извлекаются характеристики затмения, а из астрономических таблиц выписываются даты всех затмений с этими характеристиками. Для примера возьмем описанное фукидидом в «Истории Пелопонесской войны» солнечное затмение, происшедшее в начале войны. Оказывается, за последние три тысячи лет в районе Средиземноморья было только одно затмение, удовлетворяющее описанию Фукидида, и это — затмение 2 августа 1133 г. н.э. Таким образом, в полном соответствии со сказанным книга Фукидида оказывается средневековым сочинением, написанным не ранее XII века. Поскольку фукидид упоминается у Геродота, то это доказывает и средневековое происхождение «Истории» Геродота. Конечно, отдельно взятую датировку сочинения Фукидида можно оспаривать, ссылаясь на ее единичный характер.
Чтобы получить более значимые результаты, следует изучить все затмения, упомянутые в античных документах. В них содержалось описание 89 затмений, но в 10 случаях они совершенно неудовлетворительны (часто не ясно даже, идет ли речь о затмении, а не, скажем, о каком-то метеорологическом явлении), и потому было исследовано 79 затмений. Результаты таковы: до середины IV века ни одно затмение не подтверждается астрономией, а 75% вообще отвергаются. Напротив, после середины IV века лишь два затмения (8%) отвергаются астрономией. Это не только подтверждает общий тезис о средневековом происхождении «античной» литературы, но и позволяет его уточнить. Получается, что все произведения, традиционно относимые ко времени до середины IV века н.э., написаны значительно позже. Поэтому мы вынуждены признать мифической всю информацию о событиях, происходивших в Средиземноморье до IV века н.э.
Одно из самых удивительных и в то же время наиболее фундаментальных наблюдений Морозова состоит в обнаружении среди древних династий параллельных пар. Рассмотрим с этой точки зрения Римскую империю. Как известно, созданная Суллой и Помпеем, она практически распалась в III веке н.э. после Каракаллы (так называемый кризис III века). Мы будем называть этот период Римской империей II (сохраняя имя Римской империи I для легендарного периода семи римских царей от Ромула до Тарквиния). Империя была восстановлена в конце III века н.э. Аврелианом и Диоклетианом и просуществовала до конца V века. Этот период мы будем называть Римской империей III. Так вот, если составить последовательный список императоров II и III империй и сравнить, то по всем 27 позициям длительность их царствования совпадет. Кроме числового параллелизма, Морозов указал также на определенный параллелизм событий. Так, оба списка начинаются крупными политическими фигурами, имеющими сходные почетные титулы, а заканчиваются также выдающимися императорами, которые известны идентичной акцией дарования прав римского гражданства всему свободному населению империи.
Единственное рациональное объяснение этих совпадений состоит в том, что история Империи II списана с истории Империи III, так что самостоятельное существование имела только Империя III, a Империя II является лишь ее фантомной тенью, появившейся в результате добросовестных заблуждений и злостных фальсификаций более позднего времени. Не нужно, впрочем, думать, что мы можем доверять информации и об Империи III. Напротив, внимательный анализ этой информации (к сожалению, размеры данной статьи не позволяют этого сделать) показывает, что, по-видимому, она почти вся столь же ложна, как и информация об Империи II. Единственно, что можно с некоторой уверенностью утверждать, так только факт ее существования. Вместе с тем ее государственные формы, социальные отношения и религиозная жизнь — все является фантазиями значительно позднего времени. Эту империю следует представлять себе по образцу древнерусского государства, как конгломерат фактически независимых приморских государств-городов, формально признававших власть императора и плативших ему ежегодную дань.
В различных частях этой разношерстной империи летописцы составляли своды текущих событий. Их записи, которые они вели на местных языках, отражали в основном местные события, и своих императоров они называли своими местными именами-прозвищами. Когда через несколько столетий в связи с ростом влияния папского Рима возникла необходимость подкрепить его притязания на мировое господство в религиозной и светской сферах ссылками на прошлое могущество, на этой основе начались попытки создания его истории. При этом хроники, описывающие одно и то же время, но созданные в разных местах и на разных языках, были приняты за описания различных правлений и были расположены последовательно во времени.
Как это могло получиться?
Морозов разъясняет этот механизм на примере Австрийской империи XIX века. Эта империя состояла из двух частей: немецкой Австрии со столицей Веной и мадьярской Венгрии со столицей Будапештом, а к этой паре присоединилась еще и славянская Босния-Герцеговина. В ней с 1848 г. царствовал Франц-Иосиф и жил почти всегда в своем венском дворце, а в будапештский приезжал лишь по временам. Австрийские немцы считали его своим королем, венгерские мадьяры — своим и, наконец, присоединенные герцеговинцы — своим князем.
Войска его состояли и из немецких, и из мадьярских, и из славянских полков. Каждая из трех частей жила своей собственной внутренней жизнью, имела свою собственную экономическую и гражданскую эволюцию. Внешняя торговля и другие экономические отношения шли у каждой части особо, в зависимости от географического положения, и только представительство перед иностранными державами да войны, были общими.
Представим себе, что какой-нибудь венгерский летописец написал историю Венгрии на мадьярском языке, где называл Франца-Иосифа просто Иосифом, а какой-нибудь немецкий летописец в Тироле написал на немецком языке историю Австрии (то есть Тироля с Веной), где называл Франца-Иосифа просто Францем, обозначая время, как и первый, лишь по годам его царствования.
Представим затем, что то же самое сделал и какой-нибудь боснийский монах на славянском языке, называя его по-своему — Франциском.
Вообразим затем, что вся наша современная литература о событиях XIX века погибла в каком-нибудь общественном или стихийном перевороте и каким-то чудом сохранились только эти три манускрипта. Потом культура началась снова с младенческого возраста, и некий «историк» лет через триста нашел эти документы. При страстном желании узнать как можно больше об истории погибшей культуры, он невольно поддался бы стремлению принять Франца, Франциска и Иосифа за трех государей, один из которых царствовал над Тиролем, другой — над Венгрией, а третий — над Боснией-Герцеговиной. Он отметил бы, что каждый из них имел отношение и к двум остальным странам. Большие различия в культуре каждой описанной страны легко могли подать ему мысль, что тут он имеет дело с тремя периодами культуры одной и той же Придунайской империи, которая целиком называлась Австрией, и он написал бы научный трактат под названием «Три периода австрийской культуры: первый — Австрия под славянским владычеством Франциска I. второй — Австрия под мадьярским владычеством Иосифа I, третий — Австрия под немецким владычеством Франца I».
В названиях, упоминаемых тремя летописцами городов, он тоже легко бы запутался. Так, венгерская столица Будапешт состоит из Пешта на нравом берегу Дуная и Буды — против него, которая по-немецки называется Офен. Если у немецкого летописца Будапешт был бы назван бург-Офеном, у венгерского — просто Будой, а у славянского град-Пестом, то, восстановив один на его реальном месте, историк стал бы искать другие в других местах и из одного и того же взятия Будапешта после венгерского восстания сделал бы три: взятие града-Песта Франциском I (еще до тех пор, как он стал боснийским властелином), взятие Буды Иосифом I при венгерской династии и, наконец, взятие Офена Францем I при немецкой династии. Относя этимологически и географически Буду в Венгрию, он стал бы искать и, при сильном желании, нашел бы Офен где-нибудь в немецких странах, например, принял бы его за город Гоф в Баварии.
Точно то же вышло бы и с другими географическими названиями, и с самой Веной, которая по-славянски называется Ведень, а по-немецки — Вин.
В результате такого соединения друг с другом трех разноязычных и разномастных историй, царствование одного и того же Франца-Иосифа оказалось бы историей трех различных царей и в трех разных странах, и в царствованиях их не оказалось бы ничего общего, кроме созвучия некоторых имен, вроде Франциск, Вин и Вена.
Точно так же создалось представление о Римской Империи II, на самом деле никогда реально не существовавшей.
И если Империя II является мифом, то с неизбежностью приходится также отрицать реальное существование «античной Древней Греции», а также отвергнуть и представление об ужасающей катастрофе V века, когда нашествие варваров якобы уничтожило античную цивилизацию, и человечество было вынуждено начать свое культурное развитие заново.
На самом же деле культурное развитие человечества никогда не испытывало глобальных катастроф, представление о которых следует считать таким же рудиментом метафизики XVIII века, как палеонтологическую «теорию катастроф» Жоржа Кювье. Мало того, Средние века вовсе не были «темным периодом», не были мрачными столетиями материального и духовного господства обскурантизма, монашеского фанатизма, веками народной темноты и богословско-схоластической мудрости. Напротив, это было время интенсивного научного развития, живой мысли и активной деятельности, происходившей как и в новое время в постоянной и ожесточенной борьбе с мракобесием церковной идеологии. До нас дошли лишь слабые отголоски этой титанической деятельности, которая почти вся оказалась отброшенной в «античность».
Автор: crystallize
