Эту статью я написал по просьбе нескольких участников нашего уважаемого сообщества.
Надо сказать, что собственно биология здесь служит скорее фоном: в этих историях нет биологических подробностей или загадок, но не занимайся их герои биологией, истории эти никогда бы не произошли. Часть эти историй я услышал от родителей, которые вполне поездили по стране, часть от коллег, а в некоторых и сам принимал непосредственное участие. Я не стал включать сюда истории слишком известные: например, трудности семейной жизни Карла Линнея и его жены Сары-Лизы и без моих стараний легко найдутся в интернете. Разумеется, я не могу отвечать за то, что и этих историй нигде в Сети нет — более того, часть из них я сам когда-то где-то публиковал, но широкой известности они явно не получили, и сейчас мне оказалось проще написать их заново, чем вспоминать, где именно лежит какой текст.
Картинка для. Большие бакланы. Они упоминаются в последней истории. Снято на Баренцевом море, на подходах к Гремихе.
Приношу свои извинения всем, кому будет неинтересно, или чьи ожидания я не смог оправдать. В конце концов, пианист играет, как умеет.
Ну что же: начнем.
* * *
Наша служба и опасна, и трудна...
Эту историю, которую внутри себя я числю самой выдающейся из сюжета ловли шпионов, мне рассказывали, как уже сложившийся элемент фольклора: соответственно, за ее достоверность и точность деталей я поручиться не могу. И по справедливости, начать ее надо на довольно печальной ноте.
Год назад биологический факультет МГУ хоронил профессора Феликса Яновича Дзержинского, прекрасного специалиста по морфологии и сравнительной анатомии позвоночных. Имя свое он получил в честь деда, Феликса Эдмундовича. Нет, не тезки. Внук основателя ВЧК с детства увлекался орнитологией, и орнитологии, а потом зоологии позвоночных, всю свою жизнь и посвятил, достигнув без преувеличения выдающихся результатов.
Сама же история случилась в послевоенные годы, когда московские орнитологи решили провести общемосковский учет врановых. Разумеется, мимо активного участника биологического кружка такое мероприятие пройти не могло. Феликс взял на себя учет на территории, где до сих пор жила его семья. Кремль и Красная площадь.
В назначенный день по всей Москве рассеялись юннаты с биноклями и блокнотами: одновременный охват большой территории давал хорошие шансы на достоверную оценку численности. Дальше представьте себе картину: Красная площадь. Мальчик, который внимательно куда-то смотрит в бинокль, потом что-то пишет в блокнот, потом опять смотрит…
К мальчику подошли двое, как это принято говорить, в штатском.
— Здравствуй, мальчик.
— Здравствуйте, дяденьки.
— А чем это ты, мальчик, тут таким занимаешься?
— А я, дяденьки, ворон считаю.
— А ты, мальчик, откуда будешь? Где живешь?
— В Кремле.
— А как тебя зовут?
— Феликс Дзержинский.
— Ну пойдем, мальчик…
… Извинялись, говорят, очень долго.
Учеты врановых в Москве не проводятся уже очень давно. Но сама традиция городских учетов не умерла: так, ежегодно в двадцатых числах января в Москве проводят учеты зимующих водоплавающих — московские водоемы, на которых есть надежда на открытую воду, распределяют между добровольцами и осматривают в заранее назначенный выходной, подсчитывая количество зимующих птиц и их видовой состав. А буквально через несколько дней, 24 и 25 мая, в городах России будет проводиться традиционный ежегодний учет поющих соловьев.
* * *
Что в имени тебе моем…
Эту историю мне рассказала мама, и относится она к самому началу шестидесятых годов. Звенигородская биостанция, полевая студенческая практика. Энтомологическая экскурсия. Пожилой профессор ведет гурьбу студентов, время от времени отлавливая какое-нибудь насекомое, показывая аудитории и ожидая от нее, аудитории, определения. По полевой дороге ползет средних размеров жук.
— Прекрасный экземпляр! А кто мне, товарищи студенты, скажет, к какому виду относится этот экземпляр?
Тишина.
— Я вас так плохо учил? Машенька, скажите мне, как называется этот жук!
Машенька мнется и краснеет, но молчит.
— Удивительно. Может быть вы, Федор?..
Тишина.
— Виктор, вы же собираетесь на кафедру энтомологии. Вы должны знать, как называется этот жук! Ну!.. Ну! Ну правильно, хрущ пузатый кукурузник, и нечего тут краснеть!
Справедливости ради должен заметить, что жука с именно таким названием я не знаю, и гугл его знает, но не того не находит тоже. Вообще хрущи — довольно обширное подсемейство, и вредителей разнообразных посевов среди них много. В частности, к хрущам относятся широко известные майские жуки.
* * *
Когда б вы знали, из какого сора…
Начало этой истории рассказывал мне отец, он был ее непосредственным участником. Физик по образованию и основному роду деятельности, отпуска он проводил, нанимаясь в различные экспедиции. В частности, он довольно много работал сначала с С.М. Успенским, а затем с С.М. Беликовым по теме изучения белых медведей. В начале 70-х годов серия экспедиций на остров Врангеля установила ключевую роль острова для белого медведя, он оказался местом массовых зимовок беременных медведиц, эдаким «родильным домом». В 1976 году на острове был организован заповедник.
Дело было еще до организации заповедника, в начале одного из полевых сезонов. За ужином в базовом лагере рассказывали анекдоты. Не то, чтобы обычно анекдотов не рассказывали, но есть в экспедициях такое явление, как анекдот сезона.
Анекдот того сезона звучал так.
Приходит ко врачу больной с жалобой на маленького гномика, который ему снится и спрашивает, пИсал ли пациент сегодня. Услышав отрицательный ответ, гномик предлагал пописать — с предсказуемым результатом. Доктор, подумав, предложил ответить гномику, что больной уже пИсал: в ответ гномик предложил покакать.
И как обычно, вокруг анекдота сезона сложился мини-фольклор.
— Надо бы вылезти наружу, гномик ждет…
— Тебя как ночью, гномики не беспокоили?
— На сегодня хорош работать, пора в лагерь, а то гномики заждались…
… В конце восьмидесятых, рассказывая эту историю, отец показал мне номер альманаха «Ветер странствий» с рассказом студента, побывавшего в заповеднике на практике.
"… Чудесный заповедник, чудесный остров, чудесные люди! Нас поселили в чудесном месте с романтическим названием «Долина гномов». Какое воображение, какие светлые мечты побудили назвать укромную лощину с несколькими домиками именем, пришедшим в далекое Заполярье прямо из детских сказок?.."
— Вот так, — приговаривал отец, — мне случилось поучаствовать в создании географического названия.
И уже после его смерти я услышал очень, очень романтическую песню про Долину Гномов на острове Врангеля.
… Снова вернутся сюда медвежата,
Встретятся люди и добрые гномы...
* * *
Кстати, между делом о песнях: не менее романтическая песня авторского дуэта А. Гейнца и С. Данилова «Полярная авиация» содержит поистине бессмертные, на мой непросвещенный взгляд, строки.
… День полярный близится к концу,
На столе в каптерке стынет ужин...
* * *
Эх, дороги…
Следующую историю мне рассказали на Беломорской биологической станции МГУ, где я работал одну зиму слесарем-электриком. В семидесятых — восьмидесятых годах на биостанции работал персонаж, герой многих историй, фамилия которого, как и большинство услышанных историй, успешно изгладились из моей памяти. Помню только, что в миру был он председателем Чупинского районного клуба любителей автомотостарины. По рассказам, одно время кроме его личной техники, числом десятка в полтора, на биостанции никакого другого транспорта и не числилось. Был среди этой техники вполне рабочий грузовик ГАЗ АА, знаменитая «полуторка»; был и «роллс-ройс» довоенного, по легендам, года выпуска, в котором любил наш герой катать прекрасных дам: уже собравшись сесть, дамы обнаруживали, что пол в автомобиле отсутствует, и величаво перенесенная через порог нога вставала обратно на землю.
Вообще история ББС, одной из крупнейших биостанций страны, построенной, как писал С.Э. Шноль, «по цене ремонта старого сарая», на энтузиазме, личных связях и бескорыстной помощи, заслуживает отдельной книги — и не мне ту книгу писать.
Но к описываемым временам у биостанции уже было финансирование, уже бегал станционный ПАЗик, и факультет расщедрился на покупку трактора. Обычный колесный МТЗ-80, «Беларусь» — которую надо было как-то доставить с завода в Минске. Взяв тот самый ПАЗик, наш герой поехал в Минск. На заводе, благо оборудование под боком, несчастному автобусу отрезали задницу, снятый с колес трактор поставили в салон, после чего задницу приварили обратно и закрасили. Как гласит легенда, на обратном пути, длившемся чуть ли не месяц, предприимчивый товарищ озолотился, останавливаясь возле сельских магазинов и подходя к обычно кучковавшимся в таких местах мужикам:
— Мужики! Спорим на десятку, не угадаете, что у меня в автобусе?
Заодно с каждого минуемого почтового отделения он отправлял на станцию телеграммы, написанные издевательскими стихами, которые я здесь приводить не буду, ибо основаны они были на местной, мало кому за пределами станции понятной специфике. Это было, кстати, честное исполнение требования директора «держать в курсе»: насчет стихотворной же, или прозаической формы никаких требований не озвучивалось. По традиции, телеграммы зачитывались директором вслух на ежеутренних планерках, в присутствии всех постоянных сотрудников биостанции.
* * *
Слово — не воробей!
Эта история также относится ко временам студенческой юности моей мамы. В то время она приняла участие в нескольких экспедициях в Западной Сибири. Изучали комаров. Стоит заметить, что описанная мамой методика учетов сама по себе тянет на байку: учет численности проводился следующим образом. Под марлевый колокол с подвязанными стенками вставал юноша, раздевшись до пояса. И неподвижно стоял минуту. После чего внешний помощник распускал завязки, стенки колокола падали, и юноша очень осторожно, чтобы не повредить, пинцетом по одному собирал всех комаров с себя и с внутренней поверхности колокола в пробирку. Был еще учет выпиваемой крови: тогда юноше следовало дождаться, пока все комары внутри колокола не напьются полностью, и не слетят с него на марлевые стенки, и только после этого начинать шевелиться. Брр…
Но сама история с комарами не связана. Для проведения экспедиции был выбран удаленный участок одного из леспромхозов: вахта, два дома, в одном из которых экспедицию и разместили. В другом, соответственно, жила бригада лесорубов, и у них была оборудована фотокомната: завешенный одеялами темный угол дома. Лесорубы, надо сказать, в основном составлялись из контингента, которому в города въезд был запрещен. Женщин, соответственно, они по большей части не видели даже на картинках, поскольку картинок было взять особо неоткуда. В результате, по маминым словам, отношение к женщинам там выработалось такое, что рыцарские романы смело могли брать отпуск за свой счет.
И вот каким-то днем, когда бригада трудилась на делянке, а в доме кашеварили двое дежурных, мама попросилась в фотокомнату поменять пленки: ну и сидела себе спокойно за одеялами, никому не видная, пока бригада не вернулась на обед.
— Петрович, тудыть твою растудыть, представляешь, что сегодня Вася учудил?
У Петровича аж перехватило дыхание.
— Коля, так твою перетак! Какого разъэдакого заковыристого хрена ты тут материшься? У нас в доме женщина!
— Петрович, мать твою налево, направо, вдоль и два раза поперек: сразу надо было говорить!
После этого, что характерно, ни слова матом не прозвучало.
* * *
Жопа есть, а слова нет, или суровая поморская топонимика
Под конец я расскажу даже не историю, а топонимический прикол. В 92-м году мы работали в Порьей губе Белого моря. На западе губы на картах обозначены полуостров Педунов и острова Перуньи. В принципе — ну обозначены и обозначены, мало ли какие бывают названия. Но несколько позже один сотрудник Кандалакшского заповедника рассказал, что когда он возил в бывшую деревню Порья губа поморскую бабушку, ранее в той деревне жившую, по дороге бабушка те острова обозвала несколько другим словом. Заинтересовавшись, он выяснил, что названия и полуострова, и островов, да и бывшей деревни* в основании полуострова происходили от одного слова. Пердуньи они были, острова эти. И полуостров Пердунов. И деревня Пердуниха.
Воодушевленные новым знанием, мы приникли к картам. Под подозрение немедленно попал остров Рищев на Колвицком озере. Гмм… Ну да. Представьте себя на месте поморов. Идти на веслах вдали от берега несколько часов, потом этот остров, мимо которого пройти не получится, дальше поворот в пролив, и еще несколько часов хода… Похоже, из названия исчезла буква Д. Опросы старожилов подтвердили догадку. Видимо, составлявшие карту топографы были людьми стеснительными.
И уже сильно позже мне довелось понять, откуда пошло название двух маленьких островов в середине Кандалакшского залива. Дрестной баклыш и Дристяной баклыш. Нет, чтобы сделать передышку со всеми удобствами, рядом есть острова гораздо более приятные. А на этих просто живут птички. Большие бакланы. А баклан — это такая птица, в некотором роде специфическая… В общем, проходя мимо этих баклышей с подветренной стороны, сразу понимаешь, откуда взялось название.
*Вообще-то, конечно, исторически это был лесной поселок, построенный в 1947-м году — но называли его почему-то деревней.
Ну вот, наверное и хватит. Еще раз извиняюсь, если кого разочаровал; да и за то, что как-то не подобралось под большинство историй достойных картинок, тоже хорошо бы извиниться.
Всем хороших выходных!
Автор: MTyrz
