Трудно найти фантаста, столь самобытного и обладающего таким пророческим даром, как Уильям Гибсон. Сам же писатель утверждает, что ни он, ни его коллеги не имеют никаких волшебных способностей, позволяющих заглянуть в будущее.
«Мы почти всегда ошибаемся» — сказал он в телефонном интервью Wired. Гибсон — человек, который в 1982 году, в рассказе «Сожжение Хром», придумал само слово «киберпространство», а через два года, в дебютном романе «Нейромант», расширил и углубил это понятие.
В книге, которая быстро стала классикой и источником вдохновения для фантастов следующих десятилетий, Гибсон предсказал, что «консенсуальная галлюцинация» киберпространства будет «повседневной реальностью для миллиардов пользователей во всех старнах мира», объединённых в глобальную сеть «немыслимой сложности».
С тех пор Гибсон написал множество столь же успешных и положительно воспринятых критикой романов, среди которых «Граф Ноль» (1986), «Мона Лиза овердрайв» (1988), «Разностная машина» (в соавторстве с Брюсом Стерлингом, 1990), «Распознавание образов» (2003), «Zero History» (2010). И всё же Гибсон говорит, что ему просто повезло создать пророческое описание цифрового мира. «То, что в „Нейроманте“ описано, как сеть будущего, как интернет, на самом деле совершенно не похоже на настоящий интернет» — сказал он в интервью.
Последняя книга Гибсона — сборник нефантастических рассказов «Distrust That Particular Flavor» — вышла в этом году; сейчас он пишет новый роман под рабочим названием «The Peripheral».
В интервью, которое будет опубликовано в трёх частях, Гибсон затрагивает головокружительный диапазон тем — от старинных часов до комиксов, от панк-рока до провидцев, от мемов интернета до планов экранизации «Нейроманта».
Wired: Как вы думаете, стоит ли вообще говорить о «научной фантастике», как об отдельном жанре? В ваших последних книгах, например из трилогии о корпорации «Синий муравей», действие происходит в мире, очень близком к современным реалиям.
Гибсон: Да, сюжет каждой из них разворачивается в году, предшествующем году публикации. Это книги о гипотетически возможном недавнем прошлом, а не о гипотетически возможном будущем. Они пропитаны духом фантастики, но это не совсем фантастика. Я сделал это намеренно и осознанно. Ну, то есть в самом начале это быле не совсем намеренно, но со временем концепция созрела и укрепилась.
Когда я заканчивал свой шестой роман — «Все вечеринки завтрашнего дня» — меня постоянно преследовало чувство, что мир вокруг меня настолько странен и причудлив, что я больше не могу точно измерить и распознать эту постоянно окружавшую меня странность.
Без возможности прочувствовать «уровень причудливости» настоящего я не мог решить, насколько фантастичным мне стоит сделать воображаемое будущее. Вот поэтому последние три книги и получились такими, какими получились — мне нужен был своего рода эталон фантастичности, которым я мог бы измерить последнее десятилетие. Судя по книге, над которой я работаю сейчас, мне это удалось. Я нашёл в себе силы построить на основе фантастической реальности настоящего ещё более фантастический мир будущего…
Для меня меньше всего имеет значение, насколько точно фантастика предсказывает будущее. Её успехи в этом деле весьма и весьма посредственны. Если вы посмотрите на историю научной фантастики, на то, что, по мнению писателей, должно было случиться и на то, что произошло на самом деле — дела очень плохи. Мы почти всегда ошибаемся. В основе нашей репутации провидцев лежит способность людей изумляться когда нам удаётся что-то угадать. Артур Кларк предсказал спутники связи и многое другое. Да, это поразительно, когда кто-то из нас оказывается прав, но чаще всего мы ошибаемся.
Если вы будете читать много старой фантастики, как это делал я, вы обязательно увидите, насколько сильно мы ошибались. Я промахивался гораздо чаще, чем попадал в точку. Но я был готов к этому. Я знал об этом ещё до того, как начал писать. Ничего с этим не поделаешь.
В известном смысле, если ты недостаточно часто ошибаешься, когда придумываешь воображаемое будущее, значит ты просто недостаточно стараешься. Твоё воображение не работает на полную. Потому что если дать ему волю, ты будешь ошибаться, и ошибаться много.
Wired: И всё же люди постоянно обсуждают, насколько пророческим оказался «Нейромант», и насколько точны ваши описания будущего.
Гибсон: Да, люди часто говорят об этом. Просто в нашей культуре заложено такое вот особенное отношение к предсказаниям. Но фантасты — не провидцы. На самом деле не бывает никаких провидцев. Все они или сумасшедшие, или шарлатаны. Впрочем, среди фантастов тоже попадаются сумасшедшие и шарлатаны, я знаю нескольких таких. Просто иногда, если как следует дать волю воображению, посмотреть на вещи непредвзято, получается придумать что-то, что потом происходит на самом деле. Когда такое случается — это прекрасно, но в этом нет никакой магии. В нашем языке нет других слов, кроме магии или волшебства, которыми можно описать работу фантастов и вообще всех, кто имеет дело с будущим.
Иногда кто-нибудь в интернете возьмёт, да и назовёт меня «оракулом»… А как только прозвучало слово, связанное с волшебством, — я уже хорошо знаю это по опыту — как только кто-то сказал «оракул», всё, бац! — слово у всех на слуху, его повторяют бесконечно. Наверное, это хорошо для бизнеса. А мне потом приходится ещё долго разубеждать людей в том, что у меня есть волшебный пророческий дар… На самом деле, если вы не поленитесь и тщательно погуглите всё, что связано с Уильямом Гибсоном, вы найдёте тонны текстов и постов, в которых люди обсуждают и обсуждают, как часто я был не прав. Где мобильные телефоны? И нейросети? Почему в мире «Нейроманта» такой медленный интернет? Наверное, я и сам мог бы написать неплохую критическую статью о «Нейорманте», чтобы убедить читателей, что там всё неправильно.
То, что в «Нейроманте» описано, как сеть будущего, как интернет, на самом деле совершенно не похоже на настоящий интернет. Я описал нечто. Я не смог правильно угадать, чем это будет, но у меня получилось передать ощущение от этого «нечто». И благодаря этому ощущению я опередил всех. Дело даже не в том, что другие предсказания были хуже. Просто в начале 80-х вообще очень мало фантастов обращали внимание на компьютерные сети. Они писали о другом.
Мне повезло, невероятно повезло — я очень вовремя увлёкся идеей написать о цифровом мире. Невероятная удача! Когда я писал роман, вернее даже ещё раньше, года за два до этого, когда я писал пару рассказов, из которых потом вырос «Нейромант», из котороых выросла вообще вся вселенная «Нейроманта» — у меня ушла неделя-другая на каждый — я писал и думал: «Только бы успеть! Только бы успеть опубликовать их прежде, чем ещё 20 000 человек, которые прямо сейчас пишут абсолютно то же самое, опубликуют своё!» Потому что я думал, что это совершенно банально. Я думал: «Вот оно! Пришло „время паровых машин“ для таких сюжетов».
Знаете, что такое «время паровых машин»? Люди делали игрушечные паровые машинки тысячи лет. Их умели делать греки. Их умели делать китайцы. Много разных народов их делали. Они знали, как заставить маленькие металлические штуковины вертеться с помощью пара. Никто никогда не мог найти этому никакого применения. И вдруг кто-то в Европе строит у себя в сарае большую паровую машину. И начинается промышленная революция. Пришло время паровых машин. Когда я писал эти два рассказа, я даже не знал, что наступающие десятилетия назовут «цифровой эрой». Но это было время паровых машин. Оно пришло.
Кто-то в Англии тогда начал продавать компьютеры размером с книгу. Я не знал, — да это было и не важно для меня — что через несколько лет наручные часы Casio будут мощнее этих компьютеров, мне было достаточно того, что их уже сегодня можно купить, и что они очень маленькие. Я подумал: «Так, со временем они станут всё дешевле и всё распространённее. Что люди будут делать с ними?» Картинка у меня в голове была абсолютно естественной и очевидной. Ещё несколько лет после этого я не переставал удивляться тому, что у меня за спиной не было огромной волны писателей, которая раздавила и поглотила бы меня после того, как я открыл шлюзы этими маленькими рассказами о киберпространстве. Волна в конце концов пришла, но это произошло позже, чем я ожидал. Это было странно. Я очень сильно выиграл от этого.
Wired: Недавно в Твиттере вы писали о том, что планируете новый роман, «The Peripheral». Что вы можете нам рассказать о нём?
Гибсон: Даже в Твиттере я сказал слишком много. Твиттер — единственное место, где я поддался искушению изменить своему глубокому, инстинктивному страху обсуждать текущую работу. Я не могу добавить ничего к тому, что сказал там. Но раз уж я проболтался, повторю это здесь — сюжет романа развивается не просто в будущем, а в целых двух вариантах будущего. Так что те, кто соскучился по всем этим «гибсоновским штучкам» из будущего, найдут в нём то, что они хотят.
Wired: Вы сейчас читаете комиксы? Как-то вы сказали, что источником вдохновения для «Нейроманта» среди прочего был и один французский комикс.
Гибсон: Да, что-то такое было, когда я листал англоязычные выпуски Heavy Metal в магазинчике комиксов на углу. Обычно я только пролистывал их, но не покупал. Комиксы были одной из немногих радостей в моей не слишком богатой впечатлениями жизни. Я обожал их, как и все дети в то время. И подростком я тоже их любил, но когда я стал чуть старше, моя жизнь сильно изменилась, произошло много всего и я забросил детское увлечение. Так что революцию Marvel я пропустил. Когда я снова почувствовал к ним интерес, была в разгаре эра андеграундных комисксов Zap и Роберта Крамба. После этого я больше никогда особо не увлекался комиксами. Если бы я родился лет на десять или двадцать позже, я бы наверняка до сих пор любил их.
Сейчас я редко читаю комиксы. Иногда они мне нравятся, но обычно это потому, что я лично знаю автора или кого-то из его друзей. В последнее время так бывает всё реже и реже. Но вокруг меня по-прежнему полно комиксов — моя дочь одно время серьёзно увлекалась инди-комиксами, и любит их до сих пор. Правда я подозреваю, что одной из причин такого её увлечения было то, что я в них ничего не понимаю. Наверное, это правильно. Когда она говорит со мной о литературе, я не могу удержаться от советов — «Прочитай то, обязательно прочитай это». У каждого должна быть своя, эксклюзивная сфера интересов. Это нужно, чтобы определиться в жизни.
Wired: Что вы думаете о моде последних лет на голливудские экранизации классических произведений фантастики? Вот, например, снова собираются снимать «Звездный десант» Хайнлайна, «Видеодром» Кроненберга будут переснимать…
Гибсон: Правда? Из «Видеодрома» сделают боевик?
Wired: Да, и снимать его будет не Кроненберг.
Гибсон: Ну… [смеётся] Если честно, сейчас я меньше слежу за голливудским кино, чем раньше. Думаю, причина в том, что оно превратились в большой бизнес, консервативный и без рискованных экспериментов. Поэтому и снимают чаще всего римейки успешных или культовых фильмов. С бухгалтерской точки зрения это безопасные вложения. Тем не менее, в последние года три стало больше фантастических фильмов которые не являются ни римейками, ни блокбастерами с огромным бюджетом. Они мне нравятся и, я думаю, они станут классикой. У меня есть надежда, что мы живём в эпоху интересных, захватывающих и оригинальных фильмов.
Wired: Приведите несколько примеров.
Гибсон: «Начало», хотя у него, конечно, большой бюджет, «Луна 2112», «Исходный код», «Ханна» — если только можно считать этот фильм фантастическим. Я думаю, он близок к этому жанру. На самом деле полный список гораздо длиннее, просто я сейчас не вспомню всего. Еще «Химера», например…
Следующая часть — о твиттере, старинных часах и интеренет-зависимости.
Автор: ilya42
