Нужно писать грамотно и правильно говорить. Ошибки в диктанте — это двойка в дневник, ошибки в резюме при приеме на работу — это двойка от службы кадров. Общество обсуждает влияние на грамотность образовательных реформ, актеры академических театров и дикторы новостей на ТВ дают нам уроки правильной речи. А все же мы то и дело отклоняемся от правил. Языку так тяжело в тисках учебников и словарей…
Первые языковые стандарты появились еще до возникновения письменности: на заре древнеиндийской цивилизации грамматические нормы передавались из уст в уста, благодаря чему санскрит надолго сохранил весьма архаичную форму. Позже носителями примитивных языковых стандартов стали писцы, которых учили аккуратно записывать одни и те же слова одними и теми же знаками (что, конечно, далеко не всегда соблюдалось). А уже в античной Греции появились настоящие грамматики, систематизированные описания языка, которые использовались для обучения.
Все это было очень давно, но на самом деле недавно. Ведь человеческая цивилизация существует около 5 тыс. лет. Что это по сравнению с 200 тыс. лет, в течение которых существует Homo sapiens современного вида, анатомически способный к речи и явно ею пользовавшийся в доисторический период? В течение этого колоссального времени язык развивался, не сдерживаемый вообще ничем — ни старанием писцов, ни томами научных грамматик. И постоянно менялся.
По законам живого
С языком происходило (и происходит до сих пор) нечто очень похожее на биологическую эволюцию. Благодаря постоянным мутациям ДНК (и действию естественного отбора) мы получили невероятное разнообразие видов живых организмов. Благодаря языковым на Земле есть более 5000−6000 наречий, и это только те, что существуют ныне.
В доисторическом мире, когда не было государств и цивилизаций, все люди жили небольшими племенами, которые часто мигрировали в поисках более подходящего места для жилья. Иногда племя делилось, и разные его половины расходились в разные концы света, чтобы уже никогда не встретиться вновь. Что происходило с их общим языком? И в той, и в другой частях бывшего общего племени язык естественным образом мутировал. Но поскольку эти мутации носили в целом случайный характер, то изменялся язык по‑разному. Если бы лет через триста потомки разных половин встретились бы и попытались поговорить, эти люди поняли бы друг друга, но увидели, что их языки уже сильно отличаются. А через тысячу-полторы лет еще более дальние потомки не смогли бы общаться, разве что почувствовали бы что-то знакомое — как чувствуем мы, когда слышим звуки чешского или польского языков.
Ученые давно установили родство венгерского и финского языков: сами же венгры и финны не находят в языках друг друга вообще ничего общего. Все потому, что язык — общий предок существовал несколько тысяч лет назад.
Несовершенный канал
Прежде всего язык меняется, потому что он является системой передачи информации — от субъекта к объекту по каналу связи. В канале происходит энтропия, рассеяние части кода: если говорить попросту, человеческое общение — это всегда немного «испорченный телефон». Язык не передается генетически, он воспринимается через слушание и анализ текста, а потому ребенок, обучаясь у папы с мамой, слышит родную речь чуть-чуть не такой, какой она выговаривается родителями. В те времена, когда язык существовал только в устной форме, этот фактор имел большое значение.
В изменениях, происходящих в языке, лингвисты выделяют тенденцию говорящего и тенденцию слушающего. Тенденция говорящего — это стремление сэкономить усилия на произнесение слов. В архангельских говорах можно услышать фразу типа «менный коуш упау нанно», в которой нетрудно узнать обычное русское «медный ковш упал на дно». Говорящему как бы лень довыговаривать звук, когда впереди следующий: надо бы сказать «д», но речевой аппарат уже подстроил небную занавеску под произнесение «н». Вместо «дн» получаем «нн».
Согласно данным сравнительно-исторического языкознания, почти все языки Евразии относятся к двум макросемьям, восходящим к двум праязыкам. Это ностратическая и сино-кавказская макросемьи.
Кроме того, человеку свойственно начинать произносить слово с некоторым усилием, а к концу это усилие спадает. Артикуляционный аппарат готовится уже не к следующему звуку, а к паузе, молчанию. И тогда тоже происходят интересные вещи. При переходе от латыни к новороманским языкам вроде испанского, итальянского или французского в силу тенденции говорящего были «съедены» падежные окончания. Но французский язык пошел еще дальше. Французы просто обрубили все латинские слова после ударного слога. Латинское слово castellum («кастеллум» — «замок») превратилось во французское chateau («шато» — еще и звук «с» потерялся); finitus («финитус» — «оконченный») французы превратили в fini («фини»). И так везде. Поэтому с ударениями во французском у учащихся проблем нет: всегда только на последний слог.
Ностратическая макросемья включает в себя индоевропейскую, афразийскую, уральскую и алтайскую семьи. В сино-кавказскую входят сино-тибетские языки, ряд языков Кавказа и языки индейцев на-дене.
Два «позора»
А на другом конце коммуникационного канала есть слушающий. И поступающий к нему уже слегка испорченный говорящим код требует интерпретации. В латинском языке существовала падежная система (как в русском), что позволяло сохранять свободный порядок слов и даже временами опускать некоторые предлоги. По‑русски что «охотник убил медведя», что «убил медведя охотник», что «медведя охотник убил» — разница невелика, и кто кого убил, однозначно понятно. А если так: «Медведь убил охотник»? С опознанием убийцы и жертвы полная неясность. Вот такая неясность и воцарилась при переходе от латинского к старофранцузскому. И если говорящий «съел» падежи, то слушающему нужны дополнительные указания для правильной интерпретации сказанного. Так в отличие от латыни во французском появился жесткий порядок слов и обязательное употребление предлогов.
Таким же естественным образом в языке меняется не только произношение звуков и слов, не только законы построения фраз, но и значения отдельных слов (корней). Интереснее всего проследить, как по‑разному они эволюционируют в близкородственных языках. Например, чешское слово pozor (ударение, как и во всех чешских словах, падает на первый слог) — это предупреждение об опасности («внимание!»). Нет сомнения, что русское слово «позор» имеет с чешским общее происхождение, но почему такая разница по смыслу?
На самом деле если приглядеться к обоим словам пристальнее, то станет понятно, что состоят они из приставки «по-" и корня «-зор-", того же самого, что в слове «зрение». То есть в обоих случаях имеется в виду какое-то явление, на которое стоит или необходимо обратить внимание («по-зреть», или «позырить», как мы говорили в детстве). Но у чехов объектом внимания в данном случае стала опасность, в русском языке — нечто постыдное, достойное осуждающего взгляда. Почему именно так, а не иначе смещаются смыслы корней и целых слов, точно не скажет никто. Однако эти смещения происходят постоянно, благодаря чему язык меняется с течением времени и все дальше уходит от других родственных языков.
От субстрата к суперстрату
Все, что говорилось выше, относится к изменениям, происходящим ввиду внутренних, так сказать домашних, процессов внутри языка, но, разумеется, значение имеют и внешние факторы, влияние других языков. Последнее время русский язык наводнили англицизмы, не правда ли? И те, кто видит в этом угрозу чистоте нашей речи, не всегда отдают себе отчет в том, что и сам английский язык является чемпионом по заимствованиям, включая в себя около двух третей неисконной лексики.
Все это иноземное богатство принесли в германоязычную Англию франкоязычные завоеватели-нормандцы. Для древнеанглийского язык пришельцев стал, как выражаются лингвисты, суперстратом. Язык англосаксонского простонародья в конечном счете пророс сквозь речь нормандцев, но французский оставил в английском глубочайший след, поставив его в уникальное положение среди германских языков.
Но, возможно, история могла бы пойти иначе, и в Англии воцарилась бы своя, островная версия французского языка, на которую, несомненно, оказали бы влияние вытесненные ею англосаксонские диалекты. Древнеанглийский стал бы тогда для британо-французского языком-субстратом. Примеров влияния субстратов огромное множество. В частности, во многих европейских языках (тех же английском, французском) ощущается влияние давно умолкнувших кельтских диалектов. Но, разумеется, заимствования из одного языка в другой не обязательно связаны с завоеваниями и миграциями. Обмен информацией между народами, принятие чужеземных религий, ремесел и технологий, приобщение к новым видам спорта — все это непременно сопровождается появлением в языке новых слов.
Социальные сети, компьютерный жаргон — именно эта сфера стала в последнее время не только мощным генератором неологизмов, но и своеобразной «территорией свободы», где установленные нормы современного русского (да и любого другого) языка подвергаются особо суровым испытаниям. Даже поисковые системы — и те вполне лояльны к «двоечникам», ибо построены на основе самообучающихся нейросетей и практически нечувствительны к языковым ошибкам в запросах.
Субстратом называется язык, который некогда бытовал на определенной территории, но потом был вытеснен языком пришельцев, однако оставил в последнем свой след.
Ситуация, когда языки постоянно ветвились и расходились из-за отсутствия единого коммуникационного пространства, ушла в прошлое. Остатки великой языковой россыпи в виде редких диалектов и наречий малых народов тают с огромной скоростью. Но те языки, которым посчастливилось завоевать прочные позиции и стать языками государства, школы и медиа, очевидно, не застынут в своем нынешнем виде раз и навсегда, так как это противоречит их природе.
На Дальнем Востоке и в ЮВА ряд совсем не близкородственных языков — таких как китайский, вьетнамский, тайский и другие — имеет систему тонов. Возможно, это объясняется влиянием древнего языка-субстрата.
