UNIM — стартап, специализирующийся на анализах в области онкологической диагностики, основан в 2013 году. Разработчик системы по доставке биопсийного материала в пределах Таможенного союза и облачной платформы Digital Pathology для проведения удалённых консилиумов и консультаций между врачами со всего мира. В минувшем году компания привлекла 14,5 млн рублей инвестиций от ФРИИ и частного инвестора, вице-президента «Ростелекома» Алексея Басова.
Roem.ru узнал у CEO компании Алексея Ремеза о том, как цифровые технологии меняют такую консервативную отрасль, как медицина, ситуации с патоморфологией в России и отношении властей и самих представителей системы здравоохранения к инновациям.
Roem.ru: Почему вы решили взяться за медицинскую нишу: сфера довольно консервативная и само слово «стартап» ей, на первый взгляд, не очень подходит?
Алексей Ремез: Да, согласен. У меня в том числе IT-бэкграунд, в какой-то момент меня пригласили в проект по созданию в Москве частной патоморфологической лаборатории — таких в стране три или четыре. По стандартам ВОЗ и российского Минздрава, именно подобные учреждения привлекаются к диагностике, например онкологических заболеваний, — для финализации диагноза. При этом с морфологической диагностикой — а эта сфера консервативна даже на фоне других областей медицины — в России дела обстоят не очень хорошо: слишком долгие сроки проведения исследований, неверные диагнозы, дефицит узкоспециализированных кадров. Мы поставили перед собой цель создать компанию, которая давала бы доступ к профессиональной онкологической диагностике жителям бывших стран СНГ — сейчас вышли и на Восточную Европу.
Одно из направлений нашей работы — разработка и внедрение ПО для высококачественной оцифровки клеточного материала. Результаты оцифровки хранятся в облачном хранилище, доступ к которому имеют ведущие отечественные и западные специалисты: они удалённо изучают каждый кейс, консультируются с коллегами, дают оценку. Такой формат сводит к минимуму риск субъективности при постановке диагноза, ускоряет работу.
Он же отметает необходимость в multihead-микроскопах: для коллегиальной диагностики врачам больше не нужно рассматривать биопсийный материал, всем вместе собираясь у одного микроскопа. Уже, кстати, создан первый в мире аппарат для иммуногистохимических исследований, который сразу оцифровывает стекло микроскопа и выводит изображение на нужный монитор.
Это же ПО собирает статистику, на основе которой строится разработка новых методик лечения онкологии.
Сами врачи как относятся к таким инновациям?
Вообще, все врачи довольно консервативны, патоморфологи — особенно: они интроверты в силу специфики работы. Ещё несколько лет назад в России представители этой области скептично относились к телемедицине. Некоторые просто говорили: «Вот, мне больше нравится смотреть в микроскоп, на экран монитора — не нравится». Сейчас это уже практически ушло, потому что есть простая аналогия с книгами: кому-то близок электронный формат, кому-то бумага. Дело привычки. При этом ведь слова и там, и там читаются одинаково — содержание не искажается. Так что противников, которые считают, что удалённое изучение оцифрованного материала работает как-то иначе, уже нет.
С другой стороны, в среднем по больнице отношение следующее: да, это нужно, правильно и классно, но в списке приоритетов это на десятом месте после нужд прачечной службы, потому что денег для закупок реагентов нет. Для главврачей такое характерно.
Впечатляющий опыт московских медицинских IT не интересует регионы → Roem.ru
К телемедицине отношение менее однозначное, потому что все понимают, что такая технология может разгрузить врача и качественно улучшить сервис. Хотя немало специалистов видят в этом дополнительные обязанности, на которые не хочется тратить время.
В каких областях телемедицина сейчас актуальна, кроме патоморфологии, и в каких она неприменима?
Я искренне считаю, что технологии — то, что позволит этой сфере сделать наконец существенный рывок. Потому что со времён изобретения пенициллина или обезболивающих ничего подобного в медицине больше не происходило. Ну, секвенировали геном.
Под «технологиями» я понимаю обширный спектр всего: от носимых устройств вроде фитнес-трекеров и мобильных кардиомониторов, подключённых к сети, до ПО — в первую очередь для big data.
Назвать сходу области, которые не расположены к инновациям, трудно. Технических, физических ограничений для этого, в общем, нет. Возможно, психология: в этом вопросе человека вряд ли заменят машины в ближайшее время. Другое дело — клиническая диагностика, в которой человек уже достаточно давно участия почти не принимает. Следующий шаг — перенос данных в «облака», их централизация.
В августе ФРИИ, Минздрав и Совет Федерации взялись за разработку законодательной базы для телемедицины. Что вы об этом думаете? На какой стадии проект сейчас и не ощущается ли сопротивления, недоверия со стороны властей?
Мы участвовали в конце марта во встрече с представителями ФРИИ, Владимиром Путиным по этому вопросу. Рассказывали о себе и о том, что нам нужно. Одной из просьб как раз было введение регламентирующей базы для телемедицины, потому что сейчас один её раздел, например наш, не запрещён, но и не прописан законодательно; другие разделы запрещёны — в частности, связанные с удалёнными консультациями «врач-пациент».
По итогам мероприятия Администрация президента дала Минздраву поручение отчитаться по теме до 1 июля. Не скажу, что что-то существенно изменилось: судя по всему, работа идёт и, наверно, она не быстрая.
В целом, власти положительно относятся к телемедицине и подобным услугам, скепсиса нет. Думаю, они понимают, что покрыть такие обширные территории качественными медуслугами можно только с помощью технологий.
Как влияет на медицину развитие интернета? Сейчас каждый может самостоятельно поставить себе «предварительный диагноз», почитав про симптомы в сети, затем прийти к врачу, ещё его чему-то научить. Такая ситуация мешает медицине как отрасли расти, эволюционировать или наоборот?
Я думаю, что помогает. Хотя вопрос неоднозначный. Самодиагностика, самолечение — это, безусловно, неправильно. С другой стороны, есть образовательный момент, когда человек понимает, что, например, в онкологии есть несколько этапов и нельзя ложиться на операционный стол, пока они не будут пройдены. Таким образом, пациент берёт на себя часть ответственности за качество диагностики и лечения. В условиях России это, наверно, хорошо.
Задача-максимум у техинноваций в медицине. К чему может и должна стремиться сфера через 5, 10, 50 лет?
К тому, чтобы кардинально изменить качество жизни, свести на нет случаи некорректной, затянувшейся диагностики. Создать в отдалённых населённых пунктах компании, которые предоставят местным жителям доступ к помощи квалифицированных специалистов, даже если последних физически нет в регионе. Думаю, это будет уже в ближайшее время — 5−7 лет.
К большему количеству коллабораций между врачами в тех разделах медицины, где высок уровень субъективизма, в том числе патоморфологии. Вероятно, появится возможность качественно хранить информацию о пациенте: есть большая история с электронной медицинской картой — это тоже очень важно.
Уже происходит информатизация здравоохранения: переход клиник, как государственных, так и частных, на различные системы типа МИС, LIMS, что повышает эффективность работы.
