Уже не раз и не два на Хабре мне приходилось сталкиваться с мимоходом брошенными фразами в стиле «а ещё этот вуз входит в первую сотню мирового рейтинга» или «этот вуз плох, он в рейтингах болтается где-то в четвёртой сотне». При этом получается, что все особенности того или иного заведения, все его достоинства и недостатки каким-то волшебным образом отображаются в единый численный показатель, служащий чётким подтверждением того или иного тезиса. В действительности ситуация гораздо сложнее и интереснее. Своим субъективным взглядом на неё я и хотел бы сегодня поделиться. Прошу прощения за большой объём текста, но меньше никак не получается.
Предварительные замечания
Для начала выскажу очевидную мысль, что любому интегральному показателю довольно трудно дать точное название. Очевидно, что рейтинг некоторым образом отражает «качество», но что конкретно отражается, сказать сложно. Вряд ли продвинутому автовладельцу придет в голову выбирать автомобиль по «рейтингу» (при условии устраивающей цены): в ход пойдут, скорее, отдельные показатели вроде мощности, надёжности или вместительности, плюс субъективное ощущение комфорта от той или иной машины. Возможно, более близким примером могут служить сорта вина или сыра. Единственный объективный показатель «качества» продукта — это цена за единицу, однако на практике выбор будет определяться в большей степени уместностью и личным вкусом, а не ценой (если речь не идёт о каких-то супер-элитных продуктах, конечно).
Таким образом, рейтинг может служить быстрым индикатором «хорошести», но чтобы разобраться в ситуации, следует копнуть глубже. В конце концов, многие из нас читают неделями тематические статьи и форумы, чтобы выбрать видеокарту или телевизор. А вот куда более важный выбор учебного заведения порой происходит по наитию или на основании голых численных рейтингов. Я постараюсь показать, что у каждого края рейтинговой таблицы свои беды. Условно говоря, одним на микроскопы денег не хватает, а другие будут закупать микроскопы лишь если это пойдёт на пользу рейтингу. И счастья, и несчастья вузов столь разнообразны, что сводить их к одной цифре — занятие достаточно наивное.
На всякий случай добавлю, что я всецело приветствую составление любых рейтингов. Рейтинг — это измерительный прибор, с помощью которого можно улучшать атмосферу и продуктивность вуза, но надо чётко понимать назначение прибора и его косвенную природу. Прибор можно обмануть, но себя-то обманывать незачем. Например, если мне хочется стать более здоровым человеком, я постараюсь похудеть и займусь спортом. При этом простые весы мне смогут помочь отслеживать успехи. Однако если я просто поставлю перед собой цель сдвинуть стрелку весов на несколько делений влево, ничего хорошего не выйдет: и организм можно истощить какой-нибудь жестокой диетой, и здоровья не прибавится.
Я не планирую здесь заниматься полномасштабными исследованиями различных способов ранжирования вузов, но хотя бы кратко перечислить наиболее популярные показатели, встречающиеся в тех или иных методиках, необходимо. Итак, какие факторы чаще всего влияют на итоговую позицию в рейтингах?
— Количество публикаций в наиболее престижных научных журналах (рейтинги ARWU, SCImago)
— Различным способом вычисленные индексы цитирования (рейтинги ARWU, ТHE, QS, SCImago)
— Экспертные оценки, то есть данные из различного рода анкет (рейтинги ТHE, QS)
— Количество выпускников, доля аспирантов среди учащихся, пропорция «сотрудник / студент» и тому подобные показатели (рейтинги ТHE, QS)
— Пропорция иностранцев среди студентов и сотрудников, совместные публикации с иностранцами (рейтинги ТHE, QS, SCImago)
Встречаются и более экзотические показатели, такие как оценки доходности (рейтинг THE) или количество Нобелевских лауреатов и обладателей медали Филдса (рейтинг ARWU).
Предварительные выводы
Перед тем, как углубляться в детали, поделюсь своим итоговым мнением. Университеты с высоким рейтингом, как правило, действительно хороши как научные центры, привлекают в основном толковых студентов и обладают развитыми связями с коммерческими компаниями, государством и зарубежными лабораториями. При этом субъективная «хорошесть» с точки зрения студента и сотрудника (в том числе серьёзного учёного) может сильно отличаться от полученных показателей. Очень низкий рейтинг, скорее всего, действительно свидетельствует о крупных проблемах с финансированием или политикой руководства. При этом даже в низкорейтинговых вузах могут существовать первоклассные «островки» для работы, но в целом ситуация печальна. «Середняки» могут оказаться как «дутыми» низкорейтинговыми заведениями, так и замечательными местами, «просевшими» по показателям, которые администрация не желает или не может подтянуть в силу разных причин.
А вывод опять-таки один: можно читать рейтинги, но выбирать себе место для работы или учёбы на их основании — это как смотреть фильмы по убыванию звёздочек на IMDB. Совсем уж халтура отсеется, но далеко не факт, что будете смотреть, не отрываясь. Увы, малой кровью обойтись не получится. Читайте форумы, общайтесь с людьми, спрашивайте. В конце концов, фильм идёт всего пару часов, а учиться или работать предстоит долгие годы.
А теперь — разрозненные фрагменты мозаики.
Бакалавриат
Корреляция рейтинга и качества образования бакалавров наиболее причудлива. В теории это должно выглядеть так: в хорошем университете работают учёные мирового класса, которые будут ежедневно общаться с юными оболтусами, постепенно превращая их в специалистов мирового класса. И всё это на фоне технопарков, биороботов, космических кораблей и прочего антуража, которым славятся лучшие университеты мира.
На практике всё печальнее. Оболтусам нужно рассказывать матан, линейную алгебру и основы алгоритмов, объяснять, чем процесс отличается от потока (который thread) и вообще заниматься всякой баламутью, не всегда относящейся к твоим собственным исследованиям. Я бы сказал, почти никогда не относящейся, потому что содержание базовых предметов, в общем-то, уже устаканилось, и мало кто работает над улучшением quicksort или алгоритма Дейкстры. Кроме того, везде существует такое печальное явление как «образовательная программа», в соответствии с которой вуз должен предоставлять некоторый набор базовых предметов. При этом далеко не все реально работающие специалисты с этими предметами хотят иметь дело (а многие их уже и подзабыли). Так что книжки вроде Teaching What You Don't Know — это вовсе не из отдела юмора и не из практики университетов «колхоза и дизайна». Да и, честно говоря, у профессора очень мало мотивации работать над улучшением собственных преподавательских навыков. Кому это интересно (по складу личности), работает, кому нет — забивает.
Вероятно, круто услышать про алгоритм Кристофидеса из уст самого Кристофидеса. Также верю, что само присутствие людей такого уровня как-то влияет на подсознание студента, но будем справедливы: для базовых курсов куда важнее умелость преподавателя как педагога, а она в рейтингах не отражается никак. Ну вообще никак, если не считать опросов среди студентов. Кроме того, к сожалению, абстрактному Кристофидесу не так интересно общаться со студентами первого курса, как им с ним. Потому что бакалавры — это в общем-то серая масса. Да, среди них есть толковые и очень толковые, но что с них взять? Они с утра до вечера учатся, пока ещё ничего не умеют, а после распределения по лабораториям остаётся всего ничего времени (положим, два года) на то, чтобы ввести их в курс дела, получить какой-то результат в виде дипломной работы и попрощаться навсегда. Как бы печально это ни звучало, студент-бакалавр для профессора — это не очень перспективное вложение времени.
По крайней мере, так я это вижу и по своему опыту, и по общению с коллегами. Задача бакалавра — научиться базовым предметам, сочинить диплом и благополучно покинуть университет. Те, кто потолковее, тоже не очень-то рвутся ввязаться в большой лабораторный проект. Он ребята молодые, им интересно попробовать себя в разных ролях. Ну и правильно, пусть пробуют; да только мне с ними возиться особо некогда (сутки не резиновые), и серьёзной работы им обычно не поручишь.
Однако, конечно, в высокорейтинговом вузе в принципе обстановка должна быть довольно здоровой. Студенты сильнее, преподаватели сильнее, случайные люди не задерживаются. Но в целом это косвенный фактор; и в любом случае речь может идти о первых сотнях заведений рейтинга. Я бы сказал, что несколько флагманских вузов любой хорошей развитой страны должны обеспечивать здоровую атмосферу. Независимо от набранных рейтинговых баллов.
Байка из жизни. Один из крупнейших российских университетов, бренд и всё такое. Декан факультета — большой учёный, без дураков. Студенты об этом знают и наперебой записываются к нему в дипломники. Десятками ежегодно, потому что модно, потому что фамилия большого человека будет в дипломе. По факту: декан постоянно в разъездах или просто в делах, с подопечными беседует раз в месяц (если не реже) по графику, люди защищают дипломы на каких-то побочных выхлопах от его работы, через год 99% выпускников устроены в обычные конторы разного профиля, где даже название научной области декана людям ни о чём не скажет.
Магистратура
Магистратура — это парадоксальный перевёртыш бакалавриата, в котором опять-таки многие важные на уровне вуза формальные критерии оказываются не очень существенными для конкретного студента. Российская «болонизация» до сих пор не доведена до ума, и «бакалавр» большинством людей воспринимается как «недоспециалист», которому не хватило ума закончить магистратуру. В рамках тех образовательных систем, где разделение на ступени «бакалавр» / «магистр» существует уже давно, восприятие совершенно иное. Бакалавр — это абсолютно полноценный выпускник, готовый к работе в индустрии. Магистр — это человек, потративший дополнительно два года на совершенствование исследовательских навыков. Это не просто декларация, это иной стиль обучения и иной стиль восприятия результата. Магистратура — это в первую очередь не механическое добавление новых курсов к уже прослушанным, а работа над каким-либо исследовательским проектом в университетской лаборатории. Возьмём в качестве примера международную IT магистратуру Университета Восточной Финляндии: из 120 «кредитных единиц» магистерского минимума 50 единиц составляют исследования в чистом виде (дипломный проект как научная работа плюс «IT Project», то есть соответствующий проекту софт), и ещё 7-10 единиц можно приравнять к исследованиям условно (их дают за составление персонального учебного плана, курс «University study skills», научный английский и «магистерский семинар»). Кроме того, практикуются такие формы, как получение кредитов за некую чётко очерченную работу (аналог курсовика) и «book exams», то есть сдача экзамена по результатам самостоятельного штудирования конкретной книги.
Таким образом, для студента важным оказывается не вуз в целом, а конкретная лаборатория, в которой ему предстоит работать, и личность конкретного руководителя. Конечно, в целом хорошем вузе всегда больше хороших лабораторий, но частности надо внимательно изучать. Это как рассуждать о том, хорош или плох город Нью-Йорк. Общие рассуждения хороши извне, а изнутри житель Гарлема видит совсем не ту картинку, что житель Вест-Виллидж. Даже в очень хороших вузах случаются разнообразные печальные истории, когда научные руководители выжимают из подчинённых все соки ради успеха проекта и не дают защищаться по нескольку лет (потому что «работа ещё сыровата»). Ведь магистранты и аспиранты — это основная рабочая сила лабораторий, и за каждым успешным проектом (которые и делают университету имя!) тянется шлейф из сотен бессонных ночей студентов и сотрудников. Каждая лаборатория — это личная вотчина завлаба, и относиться к распределению в то или иное место следует как к устройству на работу. Важны проекты, важна рабочая атмосфера, важны отношения между людьми, важна личность начальника. Да, узнать всё в деталях заблаговременно очень трудно, но ничего не сделаешь.
Байка из жизни. Знавал я одного профессора, у которого в подопечных были исключительно приезжие, причём желательно из небогатых стран. Местные студенты к нему совершенно не рвались (сарафанное радио работало), а свежеприбывшие оказывались лёгкой добычей. Кроме того, на них всегда можно было надавить: вот будете плохо работать, выгоню вас с кафедры, не продлят вам визу, и катитесь обратно в свою прекрасную страну.
Преподаватель или учёный?
Честно говоря, я не слишком компетентен в этом вопросе, поэтому постараюсь воздержаться от оценок. Просто хочу сказать, что существуют различные точки зрения на миссию университета, и конкретное воплощение той или иной точки зрения может сильно повлиять как на позицию в рейтинге, так и на внутреннюю культуру организации.
В Советском Союзе наука и образование были отделены друг от друга. Считалось, что наукой должны заниматься научно-исследовательские институты, а задача университета — обучать студентов. При этом одни и те же люди могли как преподавать, так и работать в НИИ, а сами НИИ поддерживали связь как с университетами, так и с промышленностью.
Сейчас у нас пытаются внедрить «западную модель», которая состоит в переносе исследовательской деятельности в вузы. Идея вроде бы жизнеспособна, поскольку работает на этом самом Западе (хотя и у них существуют «National Labs», корпоративные исследовательские центры и иные невузовские конторы), но в целом не слишком очевидна. Сторонники старой системы считают, что со студентами вузов особой науки не сделаешь, поскольку для этого нужны серьёзные ребята из НИИ, работающие там подолгу и способные браться за долгосрочные проекты. А связь между «передним краем» науки и процессом обучения могут осуществить те самые совместители из НИИ, проводящие одно-два занятия в неделю в университете.
Реформаторы могут сказать, что промышленность всё равно уже развалилась, и, стало быть, у трёхногого стола «НИИ — вуз — завод» всё равно уже нет одной опоры. По факту вузы варятся в собственно соку, а НИИ — в своём, и везде всё постепенно загнивает. Есть и сладкая мечта о том, что вузы будут зарабатывать на целевых исследованиях, заказываемых промышленностью, но пока что особых результатов мы не видим.
Я в данном случае не хочу занимать чью-либо сторону, по-своему правы и те, и другие. Существует объективное разделение между наукой и преподаванием, и как совместить эти вещи не всегда понятно. Учёный может ничего не смыслить в педагогике и преподавать как бог на душу положит. У него и соответствующего образования-то нет. Более того, он может искренне ненавидеть преподавание и вести занятия абы как, отбывая трудовую повинность. Педагог же может быть блестящим рассказчиком, далёким, однако, от научной работы.
В моём представлении в бакалавриате больше нужны специалисты-преподаватели, а в магистратуре и аспирантуре — учёные, но не буду настаивать. Есть попытки скрестить одно с другим в должности «teaching professor», но подобную практику нельзя назвать общепринятой. Конкретно в моём университете преподавание практически никак не ценится. Ну то есть у профессора мало мотивации, кроме сугубо внутренней, улучшать и полировать собственные курсы. Престиж университета, получение грантов и карьерная успешность учёного зависят от научных результатов, а не от успехов на педагогическом поприще. Аналогичную оценку я недавно слышал от профессора одного престижного британского университета, так что ситуация типична.
Рейтинги университетов тоже «заточены» под западную модель вузов как исследовательских центров, а наши преподаватели к такому повороту событий не готовы. Надо понимать, что в научной деятельности реально 5% «науки» и 95% «деятельности», то есть чисто технических навыков, связанных с настройкой общей схемы работы под сочинение статей, участие в конференциях, налаживание связей и борьбе за гранты. Люди могут не верить в эту схему или не уметь в ней работать (или банально не успевать, ибо загрузка преподаванием и всякой бюрократией непомерная). Впрочем, я думаю, что в целом мы будем двигаться в этом направлении, потому что даже если предположить большую эффективность советской системы, сохранить её в современном мире вряд ли возможно: ты либо строишь у себя локальный парадиз, либо вливаешься в общую систему, пусть не самую разумную. Всё равно участие в глобальном процессе принесёт больше плодов, чем гордое эффективное одиночество.
Английский фактор
У нас часто любят сетовать, что, дескать, вузы бывших стран Британской империи имеют непреодолимое языковое преимущество: их все цитируют, все читают, а мы вот разве что можем рассчитывать на цитирование дружественными украинцами, белорусами и ещё кем-нибудь в аналогичном классе. Однако достаточно посмотреть на первую сотню рейтинга QS, чтобы вспомнить поговорку о плохом танцоре, которому тоже врождённые особенности мешают достичь вершин мастерства. Стало быть, немцы, японцы, корейцы, французы, китайцы, датчане, финны, шведы и прочие справляются с языковым барьером, а мы вот не можем.
Но отрицать очевидное тоже нельзя. Английский язык даёт массу неочевидных бонусов к рейтингу, до которых никакого дела нет простому нормальному студенту или сотруднику, но которые явно способствуют его — рейтинга — росту.
Если вы пишете статью о тонкостях слога японского поэта XV века Соги, вполне разумно сочинять её по-японски, представляя себе типичного читателя специалистом по Средневековой японской литературе. А их в мире куда меньше, чем знатоков Чосера и, соответственно, потенциальных читателей статьи об особенностях «Кентерберийских рассказов».
То есть исследователь, занимающийся национальной культурой, уже в заведомом проигрыше: его статью никогда не напечатает престижный англоязычный журнал и никогда не процитируют тысячи других учёных. Конечно, в естественных науках эта проблема не стоит столь остро, но естественными науками дело не ограничивается, да и можно придумать другие примеры. Скажем, есть огромные коллекции разнообразных статистических данных, собранных в США. Их анализируют и цитируют повсеместно. Однако многие из них собираются для удовлетворения локальных нужд, и их использование за пределами страны является попросту побочным эффектом: язык английский, данные хороши. Японцы тоже обожают статистику и цифры, но их исследования для локальных нужд, разумеется, публикуются на японском языке, и вряд ли кто-то их начнёт изучать за рубежом. Требовать публиковать цифры занятости или демографического состава какой-нибудь захолустной периферийной префектуры на английском языке просто абсурдно; однако для рейтинга Японии в целом это минус.
Вспомним ещё, что важной частью рейтинга является «международная связность», то есть пропорция иностранцев среди студентов и сотрудников. И здесь любое американско-британское захолустье выигрывает у многих прекрасных университетов за пределами англоязычного мира. Будем считать, что научные работники и толковые студенты английским более-менее владеют. Многие ли из них готовы ехать в малоизвестную страну и изучать совершенно новый язык для общения вне университетских стен? В целом, конечно, многие, но в процентном соотношении не так что бы. Англоязычный мир более знаком (по фильмам, книгам), более понятен. Даже если это некий самообман, ложное ощущение («поеду в Санта-Барбару, я там уже всех знаю»), всё равно практика показывает, что люди проще относятся к переезду в США или Австралию, чем в Корею или даже во Францию.
Байка из жизни. Один мой товарищ так и выразился: «Канада — это почти как Финляндия, только финский учить не надо». И уехал из Финляндии в Канаду.
Немного о моде
Посмотрите ещё раз на рейтинги. В них особое место занимают количественные показатели, связанные с количеством публикаций и цитат, ну и прочая подобная «наукометрика». Составители рейтингов, подобно персонажу анекдота, ищут ключи под фонарём, потому что там светло. Библиометрические показатели относятся к немногим средствам объективной, численной оценки вклада университета в науку, так что ими вполне ожидаемо широко пользуются. На первый взгляд всё верно: если ты публикуешься в престижном журнале и тебя широко цитируют, значит, твой вклад в мировую науку существенен. Однако на практике в методику приходится вносить всяческие «поправки» и «коэффициенты», чтобы учесть различные нюансы, так что в итоге первоначальная простая идея оказывается сильно размытой.
Скажем, в computer science средняя статья пишется двумя-тремя авторами, а у биологов и десяток не редкость, поскольку в ряды авторов включаются все причастные, включая моющих колбы и делающих уколы мышам лаборантов. Стало быть, делая уколы мышам для трёх проектов, можно довольно быстро стать соавтором трёх статей. В computer science средняя статья «живёт» несколько лет, после чего на неё уже никто не будет ссылаться. Физики до сих пор могут легко цитировать оригинальные статьи Эйнштейна и Бора, то есть их индексы цитирования продолжают расти. Те же физики в принципе охотнее цитируют друг друга. Подсчитано, что физику придётся набрать 2073 цитаты на свои работы, чтобы войти в 1% наиболее цитируемых физиков мира, а нашему брату-информатику для достижения аналогичной цели хватит и 149 цитат. Я не знаю, с чем это связано — с большей дружностью физиков или с тем, что computer science — это некая «зонтичная» наука, объединяющая слишком уж разнородные части.
Конечно, можно попытаться внести «поправочные коэффициенты» и условно приравнять полторы сотни цитат информатика к двум тысячам цитат физика, но для достижения полной справедливости потребуются сотни, если не тысячи коэффициентов. С научной точки зрения войны в Руанде могут быть ничуть не менее интересными, чем войны Британии и Франции, но нетрудно догадаться, что «модные» страны вызывают куда больше интереса. Существуют модные страны, существуют модные темы, подтемы и направления внутри подтем; сочиняя работу о методе X для решения задачи Y, я могу заранее предположить, сколько цитат мне эта работа может принести. Далее, статьи на модные темы печатаются в модных журналах, а для иной узкопрофильной темы модного журнала вообще нет в природе! Вот и объясняй потом, чего ради ты публикуешься в профильном журнале Х, если он неизвестен широкой публике.
Можно возразить, что мода отражает некую объективную полезность, но это, конечно, не совсем так. На моду влияет масса факторов вненаучного плана, да и как можно добиться сдвига парадигмы, если всегда следовать моде? Должны существовать отдельные таланты, разрабатывающие нехоженые тропы. Я соглашусь, что распределение славы и денег может быть неравномерным: публикуешься в «Nature», занимаешься модной темой — прекрасно, вот тебе и деньги, и должность, и интервью на центральном канале. Тяпаешь свою грядку — ну что ж, тяпай дальше, посмотрим, что из этого вырастет. На практике, к сожалению, во многом благодаря рейтингам сильные давят слабых. Если университет входит в третью-четвёртую сотню рейтинга, особых репрессий не будет, а вот представители элиты могут довольно ревниво относиться к своей позиции в итоговом списке. Особенно стараться ради прыжка на пару пунктов в третьей сотне как бы и незачем, а вот скакнуть с седьмого места на пятое — уже большое достижение.
Байка из жизни. Собственно, об этом мне рассказал упомянутый выше «профессор одного престижного британского университета». Его тихо сплавили на пенсию (теперь он emeritus), с мотивировкой «уступи место тому, кто принесёт вузу побольше рейтинга и грантовых денег».
Опять же, я не против высокоцитируемых работ и больших грантов, но в моём идеальном мире места должно хватать всем — и тем, кто участвует в гонке, и тем, кто философствует на природе. Ещё неизвестно, чей вклад окажется более значимым. Плохо, когда измерительный инструмент сам превращается в объект экспериментов. Сначала ребёнок понимает, что если градусник показывает 37.5, то можно не идти в школу, а затем догадывается, что по градуснику можно постучать и заставить его показывать 37.5 независимо от реальной температуры. К сожалению, аналогичные действия распространены и в научной среде.
Байка из жизни. Про оптимизацию кадров я уже рассказал, а теперь расскажу про конференции. Хорошая конференция — это большой плюс организаторам (международные связи, цитирование, повышение статуса заведения, дополнительные деньги...) Вопрос в том, чем «плохая» конференция отличается от «хорошей». Объективных признаков мало, и среди них можно выделить «acceptance rate», то есть процент присланных работ, в итоге принятых к публикации. На хороших конференциях rate может составлять 20-25%, то есть семь-восемь работ из десяти присланных отвергаются, а остаются, по идее, самые лучшие. В реальности некоторые нечистоплотные организаторы обзванивают всех своих друзей с просьбой прислать «любую ерунду» для галочки. Ерунда затем отвергается, а оставшиеся статьи несколько меньшей ерундовости принимаются. Вроде бы и красивый rate соблюдается, а качество конференции всё равно хромает. К сожалению, с годами подобные трюки применяются всё активнее.
Вообще в угоду метрикам приносятся любые жертвы. Защищаются полуфальшивые PhD (я слышал, что кое-где в хороших странах предлагают аспирантам защитить две разные, но сильно пересекающиеся диссертации, чтобы счётчик защитившихся вырос), плодятся не особо нужные статьи, массово рассылается спам в стиле «напишите в наш журнал» или «поучаствуйте в нашей конференции» и так далее.
Восток и Запад
В разных странах и просто в разных университетах развивается совершенно различная корпоративная культура, которая никак не отражается в формальных показателях, но при этом имеет довольно большое значение для людей внутри системы. Нужно понимать, кто есть кто и кому чего от жизни нужно.
Например, в Европе принята стратегия на расширение «общеевропейского научного пространства», в результате чего, в частности, большие суммы денег стали распределяться не изнутри стран, а на глобальном европейском уровне. Университеты борются за гранты. Выигравший грант на проект нанимает сотрудников на срок проекта, а по окончании сотрудники распускаются (если следующий грант не выигран, конечно). Система вроде как провоцирует конкуренцию и общую идею «люди следуют за деньгами и проектами», но имеет обратную сторону в виде замотанных сотрудников, живущих «от гранта до гранта» и посвящающих половину рабочего времени сочинению очередного плана проекта. В теории венцом карьеры молодого учёного должна стать профессорская должность, но на практике постоянных позиций очень и очень мало. С другой стороны, высока мобильность и кооперация. Люди перемещаются повсюду и очень рады любому сотрудничеству, потому что вероятность выиграть грант вместе хорошей командой куда выше. Контакты завести легко, и многие будут сами рады подумать, каким же образом вам двоим совместить научные темы, чтобы получился некий совместный проект.
В Японии с мобильностью и дружностью проблемы, зато стабильность (звучит знакомо, не правда ли?) Здесь людей достаточно легко берут на постоянные позиции, и вопрос обеспечения себя зарплатой не стоит. Гранты выигрываются ради дополнительного финансирования. Поэтому если у кого есть желание и энергия играть в эти игры, он играет. А нет — не играет. В Японии хуже со студентами. Европа в принципе посоциальнее — там стипендии разные платят, поощряют размеренную основательную работу. Карьера вида «поучился в университете, поработал немного на фирме, снова поучился, поехал путешествовать, поработал» никого не удивляет. В Японии студенты в чём-то похожи на российских: все в одном возрасте поступили в вузы, трубят без перерыва четыре-шесть лет в одном университете, затем без промедления уходят работать. Мысль о том, что дипломная работа может быть недостаточно хорошей и, возможно, имеет смысл ещё годик её пополировать, будет встречена без понимания, хотя в Финляндии это обычное дело. Поэтому толку от японских студентов не очень много. Ну и, естественно, «сбор сотрудников под проект» происходит нечасто, так что приходится обходиться своими силами.
С американскими вузами я мало сталкивался, но ситуация там по моим ощущениям «серединка на половинку». Стипендии дают далеко не всем, но охотнее, чем японцы. Постоянную позицию заработать трудно, но всё же проще, чем в Европе. Привлечь грант — это круто, во многом даже круче научных достижений. Американцы в личном резюме перечисляют выигранные гранты рядом со списком публикаций. Американцы хорошо умеют себя подать и продать, этого у них не отнимешь. Ну и в целом их культура в общем-то поощряет любопытство, познание. Так что среди них много искренне неравнодушных людей. Хотя огромное социальное расслоение тоже нельзя забывать. Рассказывали мне про один неплохой, вроде бы, американский университет, который расположен за высоким заколюченным забором в центре какого-то жутковатого гетто. Правительство решило, что местных подростков надо выводить в люди, и что университет выгоднее тюрьмы. Социальный проект, так сказать. В Японии или Финляндии такие вещи немыслимы.
Эпилог
Неискушённый пользователь приходит в магазин сотовых телефонов и просит «самый лучший телефон не дороже N рублей». Продавец без труда предложит какую-нибудь популярную модель, и покупатель уйдёт довольным. Пользователь-гик не удовлетворится голыми «звёздочками» и будет выяснять особенности той или иной модели. Возможно, модель А в целом круче, зато у модели Б есть возможность вставить две сим-карты или дольше работает аккумулятор.
Университеты — материя более тонкая, чем телефоны. Хотя можно быть «неискушённым пользователем» и выбирать вуз «по звёздам», я считаю, что гораздо лучше стать «гиком» и попытаться разобраться в проблеме досконально. В конце концов, телефон можно продать или выбросить, если не понравился, а с местом учёбы или работы расстаться куда труднее, поэтому выбор стоит производить на основе комплексного анализа.
Автор: rg_software
