До Первой мировой войны образы гибели привычного мира были либо религиозными, либо являлись частью культуры романтизма и декаданса, противостоявших мейнстриму. Однако к началу ХХ века образованные круги всё более явно и отчётливо мечтали о некой фундаментальной революции, которая сметёт слишком стабильный и скучный мир — примерно как это было в Рунете рубежа нулевых и десятых годов. Мечты имеют вредное обыкновение сбываться. Первая мировая война стала для нашей цивилизации грандиозным потрясением, старый мир рухнул в крови и ужасе — и это оказалось совсем не так весело и увлекательно, как казалось в тихие годы belle epoque. В то же время, колоссальные потрясения реального мира не могли не возбудить ещё более радикальные творческие фантазии о конце света.
Первая мировая война по масштабам, потерям и размаху индустриальной переработки людей в трупы и городов в руины не имела себе равных в предшествовавшей истории человечества
На фронтах Первой мировой сражалась огромная часть мужского населения наиболее развитых стран мира. Те, кто не сражались, тоже так или иначе претерпели от Великой войны множество бед и проблем. Не случайно многих писателей, творивших в Интербеллум, период между Первой и Второй мировыми войнами, называют «Потерянным поколением». Авторы Потерянного поколения выражали самоощущение людей этого времени: одновременно постапокалиптическое и пребывавшее в мрачном ожидании ещё более жутких исторических катаклизмов.
Картины немецкого художника Отто Дикса показывали ужас Первой мировой тем, кто не видел его своими глазами
В конце 20-х годов всё это было усугублено Великой депрессией и приходом к власти на волне экономических бедствий радикальных политических движений и деятелей. Если в 20-е годы общим настроением было «никогда снова» и «давайте жить дружно», то уже в начале 30-х стало ясно, что вероятность новой большой войны резко повысилась, и с каждым годом росла всё больше. Если накануне Первой мировой многие верили в то, что «мы» лихо победим всех супостатов и построим более лучший миропорядок, то перед Второй было очевидно, что будет трындец. И будет этот второй мировой трындец, вполне вероятно, ещё хуже, чем первый.
Чаще всего будущая война осмыслялась как Первая мировая, только ещё хуже, страшнее и масштабнее
Сценарий конца света через новую мировую войну был в Интербеллум наиболее очевидным. Пожалуй, наиболее отчётливо его ожидание выразил уже не раз встречавшийся нам в недавних статьях британский фантаст Герберт Уэллс. В 1933 году он выпустил роман The Shape of Things to Come, известный на русском языке как «Облик грядущего» — ныне почти забытый, но популярный и даже экранизированный в 30-е. На его страницах он с поразительной и местами пугающей точностью предсказал многие события Второй мировой войны — вот только финал её в его варианте оказывался ещё более жутким, чем даже альтернативная фантастика в духе «Человека в высоком замке» про победу в войне стран Оси.
В дизельпанковском мире The Shape of Things to Come Уэллса британцы, к примеру, пользовались огромными сухопутными дредноутами
Начиналось всё почти как в нашей реальности. Японская армия вторглась в Китай и стала устанавливать там свои марионеточные режимы, жутко зверствуя, вырезая гражданских миллионами и активно используя химическое и биологическое оружие: точно как в нашем таймлайне. Германия ремилитаризовалась и столкнулась с Польшей из-за Данцига, союзная полякам Франция ограничивалась лишь символическими акциями на границе вместо полноценного второго фронта. Американцы столкнулись с японцами на Тихом океане, Итальянцы вторглись в Югославию с целью отобрать побережье Далмации. СССР дождался подходящего момента и забрал у поляков западные украинские и белорусские земли, у румын — молдавские, а литовцам передал изъятый у Польши Вильнюс. Все, кто могли, активно использовали армады стратегических бомбардировщиков для стирания с лица земли вражеских городов вместе с жителями.
Однако дальше всё пошло совсем не как в нашей реальности. Перенапряжение японской экономики, поражения на фронтах в Китае и в генеральном сражении линейных флотов с США вызвало в стране коммунистическую революцию. Американская демократия тоже рухнула под тяжестью так и не преодолённой великой депрессии, страна рассыпалась на штаты и погрузилась в криминальную анархию с рейдерами пустошей на Диком западе. В польско-германской войне поляки накостыляли немцам и дошли почти до Берлина (в том числе конницей), но затем фронт замер при интенсивном использовании сторонами химического оружия, в том числе против городов. Итальянцы завязли в Югославии.
К 1945 году все стороны, кроме СССР, оказались переистощены, экономики стали сыпаться, а за ними и политические системы. Весь запад, юг и восток Евразии вместе с США и Африкой погрузились в жуткий хаос, анархию и резню, что усугубилось тем, что из секретной британской лаборатории в суматохе вырвался опаснейший боевой штамм. Более половины человечества вымерло от голода, эпидемий и резни всех со всеми. Города превратились в заброшенные руины, откуда в поисках пропитания бежали выжившие, и большая часть планеты погрузилась в состояние сплошного «Безумного Макса».
Впрочем, затем понемногу настал хэппиэнд. На руинах рухнувшего мира при помощи коммунистического, но не радикально-сталинского СССР и уцелевших демократий Латинской Америки возникло братство прогрессивных авиаторов, небесных капитанов на дирижаблях и самолётах, которые помогли отстроить цивилизацию заново и убить всех плохих баронов постапока и рейдеров пустошей, кто этому сопротивлялся. К концу ХХ века объединённая мирная Земля процветала пуще прежнего, забывая понемногу ужасы прошлого. Подробнее про всё это безобразие от Герберта Уэллса можно почитать в одной из моих старых статей.
В том же 1933 году в США вышел роман Эдвина Балмера и Филипа Уайла When Worlds Collide, «Когда сталкиваются миры». Это буквально первое в истории произведение, где гибнет не просто человечество или даже всё живое на планете, а вся планета Земля целиком. До такого напрямую не доходил даже Лавкрафт при всём космическом размахе многих его ужасов. Всё начиналось с того, что шведский астроном Свен Бронсон обнаружил приближающуюся к Солнечной системе двойную блуждающую планету Нибиру — к слову, удачное предсказание, во времена написания романа такие космические объекты были неизвестны, но теперь их существование доказано.
Бронсон-Альфа, газовый гигант, судя по траектории, должен сначала пройти мимо нашей планеты и своей гравитацией учинить на ней неисчислимые бедствия, а на втором витке врезаться в Землю и поглотить её в пучины своей густой атмосферы. Но Бронсон-Бета, находящаяся на его орбите замёрзшая во время межзвёздных странствий планета земного типа, теоретически могла задержаться на околосолнечной орбите в обитаемой зоне и стать новым домом для хотя бы части землян. По мере приближения планет на Земле отчаянно строят атомные (!) ракеты-ковчеги для эвакуации некоторого количества людей и земных видов растений и животных, тогда как большая часть человечества погружается в панику и дичайший угар от понимания неминуемости скорой гибели почти всех.
Планеты приближаются, в первый проход Бронсон-Альфа по Земле от воздействия приливных сил проносятся цунами в сотни метров высотой, литосферные плиты скрипят, вулканы взрываются, дичайшие ураганы сносят города и леса, а на Бронсон-Бета меж тем обнаруживается что-то вроде городов. Обезумевшие толпы штурмуют места строительства ракет-ковчегов в попытках улететь на них вместо избранных, и лишь часть ракет с выжившими при отражении штурмов членами и экипажами и колонистами оказываются в состоянии покинуть Землю перед её хтоническим пожранием газовым гигантом.
В 1934 году вышел сиквел, After Worlds Collide — «После столкновения миров». Американские колонисты приземляются, постапочески превозмогают, обнаруживают на Бете остатки вымершей инопланетной цивилизации — и остатки населения британской ракеты-ковчега, которых поработили свирепые русско-немецко-японские коммунисты. Естественно, в американском романе героические англосаксы превозмогают коварных комми и обустраивают новую демократическую жизнь в остатках инопланетных городов под куполами. Хэппиэнд, в общем.
И роман Уэллса, и дилогия Балмера и Уэйла живописали жуткие катастрофы — но в итоге всё оканчивалось для остатков человечества достаточно неплохо и даже оптимистично. Совсем иной подход исповедовал самый, пожалуй, популярный в сети наших дней писатель этого времени Говард Филлипс Лавкрафт. Пожалуй, сама идея чудесного спасения остатков человечества после уже свершившейся грандиозной катастрофы показалась бы ему совершенно пошлой, скучной и местами более отвратительной, чем отрыжка Шуб Ниггурат.
Мысли о том, что история человечества неизбежно закончится, причём весьма мрачным и катастрофическим образом, была постоянным лейтмотивом в творчестве Лавкрафта. Его она определённо весьма занимала. Более того, в мифах Ктулху на Земле уже не раз расцветали и гибли разумные цивилизации. Идеи космического упадка, деградации, краха цивилизаций, целых миров и вселенных глубоко вшиты в творчество Лавкрафта — причём в такой степени, что и не снилась довоенным декадентам.
Похожие на актиний утончённые Старцы, принёсшие на Землю биологическую жизнь задолго до прихода Ктулху и создавшие величественные города в Антарктиде, деградировали и пали жертвой восстания своих слуг-шогготов. Воевавшие с ними Отродья Ктулху утонули и заснули вместе со своим божеством в неевклидовом Р'Льехе. Зверолюди таинственного плато Ленг — одичавшие потомки создателей величественного города Саркоманда, которые ныне дико пляшут под флейты и покорно служат лунным жабоидам. Разве что Великая Раса Йит нашла хитрый способ избегать катастроф — посредством периодического массового переноса своих сознаний в подходящие биологические виды других миров и эпох и обхода таким образом очередных армагеддецев вроде падения убившего динозавров астероида 65 млн лет назад.
Слева Йитианин, дальше после человека его менее удачливый коллега из расы Старцев
Уже в одном из ранних рассказов «Память» 1919 года Джинн и Демон меланхолично обозревают древние бетонные руины огромных строений, покрытые джунглями:
Те, о ком ты спрашиваешь, были столь же загадочны и непостижимы, как воды реки Век. Деяний их я не помню, ибо они продолжались лишь мгновение. Их внешность я припоминаю смутно и думаю, что они чем‑то походили вон на ту обезьянку в ветвях. И только имя запомнилось мне навсегда, ибо оно было созвучно названию реки. Человек – так звали этих созданий, безвозвратно канувших в прошлое.
В 1920 году Лавкрафт опубликовал поэму в прозе «Ньярлатхотеп», где образы гибели то ли населения одного из американских городов, то ли всей нашей цивилизации описаны гораздо ярче и живописнее:
Ньярлатхотеп… Крадущийся хаос… Я — последний… Я скажу внимающей пустоте… Я не помню точно, когда это началось, но с тех пор прошли месяцы. Общее напряжение было ужасно. Череда политических и общественных потрясений сопровождалась странным и тягостным предчувствием жуткой физической опасности, опасности масштабной и всеохватывающей, какую можно вообразить себе только в ужаснейших ночных кошмарах. Я вспоминаю, как люди ходили с бледными и встревоженными лицами, шепча предупреждения и пророчества, которые никто не осмеливался сознательно повторять или признаться самому себе, что слышал их. Ощущение чудовищной вины нависало над землёй, и из бездн между звёздами сквозили холодные потоки, от которых людей била дрожь в тёмных и пустынных местах.
Загадочный изобретатель, воплощающий древнего бога Ньярлатхотепа, в котором критики уверенно определяют знаменитого изобретателя Николу Тесла, начинает тур по разным городам и странам, демонстрируя очень странные устройства и изобретения. «Смуглый, стройный и неизменно мрачный» проводил вроде бы научные мероприятия и лекции, но у их посетителей начинала крепко отъезжать кукуха, и они начинали оглашать безумными воплями города и веси под всё более угасающим светом зеленеющей луны. В конце концов Ньярлатхотеп приезжает в древний и мрачный город, в котором не менее уверенно угадывается родной для Лавкрафта Провиденс, протагонист со скепсисом идёт на лекцию… и в итоге обнаруживает себя безвольно марширующим за город во всё более активно пожираемой странными сущностями толпе, пока не достигает некой чудовищной пропасти, разверзшейся в снежных полях.
Впрочем, массовой гибелью человеков всё не ограничивается, гибнущий протагонист в последние мгновения угасающего сознания наблюдает ещё более впечатляющие картины:
Слабая, беспомощная тень, корчась от боли, причиняемой железной хваткой неведомых рук, мчится сквозь непроглядную тьму распадающегося на части мироздания мимо мёртвых планет с язвами на месте городов. Ледяные вихри задувают тусклые звёзды, словно свечи. Бесформенные призраки невообразимых монстров встают над галактиками. За ними теснятся смутные очертания колонн неосвящённых храмов, что покоятся на безымянных утёсах, а вершинами уходят в пустоту гибельного пространства – туда, где кончается царство света и тьмы. И на всём протяжении этого жуткого вселенского кладбища падение сопровождается приглушённым и размеренным, как сердцебиение, барабанным боем и тонкими заунывными причитаниями кощунствующих флейт; и под эти отвратительные дроби и трели, что доносятся из непостижимой беспросветной бездны, лежащей за гранью времён, выделывают свои замедленные, неуклюжие и беспорядочные па гигантские, чудовищные боги, последние боги Вселенной, эти незрячие, немые и бездушные статуи, воплощение которых – Ньярлатхотеп!
По основному лору мифов Ктулху человечество должно будет то ли сгинуть, то ли обратиться в хаос, дикость и постапок тогда, когда звёзды сойдутся в правильное положение, и Ктулху полноценно проснётся: «в ту пору человек уподобится Великим Древним – станет свободен и дик, вне добра и зла, отринет закон и мораль; мир захлестнут крики и вопли, кровопролитие и разгульное веселье. Тогда освобождённые Древние научат людей по-новому кричать, убивать, ликовать и радоваться, и по всей земле запылает губительный пожар экстатической свободы». Казалось бы, Ктулху очнулся и вылез и собственно в повести «Зов Ктулху» — но, напомню, там дело было не в наступлении подходящего времени, а просто в большом землетрясении, которое временно подняло Р'Льех со дна Тихого океана, вызвав массовые кошмары и глюки у людей по всему земному шару. Таран капитана Йохансена не произвёл на него особенного впечатления, и обратно на дно Ктулху со своей гробницей погрузился как-то сам, посмотрев на будильник и возмущённо фхтагнув.
Помимо цикла Ктулху и компании, в 1935 году Лавкрафт опубликовал написанный в соавторстве с Робертом Барлоу рассказ Till A’ the Seas, известный на русском языке как «Переживший человечество». Это небольшой рассказ широкими эпическими мазками повествует о далёком будущем, когда дичающие остатки человеческой расы пытаются выживать во всё более жарком, пустынном и безводном мире в лучах превращающегося в красный гигант Солнца. В финале последний из людей в поисках последних капель воды падает в древний колодец в вымершей века тому назад деревне — и на этом история человечества оканчивается навсегда.
Впрочем, с точки зрения рассказчика, история человечества никогда и не имела ни малейшего смысла:
«Но звёзды мерцают, как встарь, и небрежно составленный план творения будет осуществляться, сколько бы вечностей не потребовалось для этого. Банальная концовка одного из многих эпизодов вселенской истории не возмутила спокойствия далёких туманностей и рождающихся, пылающих и остывающих солнц. А что до рода человеческого, так его как будто никогда и не было. Слишком уж жалок он и преходящ, чтобы иметь истинные цели и предназначение».
Ну и напоследок нельзя не упомянуть об одном небольшом, но необычном тексте, буквально связующем звене между ужасами Лавкрафта и золотым веком американской научной фантастики. Это небольшой рассказ Айзека Азимова под названием Nightfall, переведённый на русский как «Приход ночи». Он повествует о жителях отдалённой планеты, находящейся в системе из сразу шести звёзд. В результате вращения всех небесных тел в системе получается, что вся поверхность обитаемой планеты Лагаш — по названию одного из древнейших городов Шумера — в любой момент времени освещается хотя бы одним светилом.
В один прекрасный момент учёный Атон 77-й обнаруживает, что за древней легендой о регулярной катастрофе цивилизации каждые 2049 лет кроются не суеверия, а строгая археологическая и астрономическая реальность. Всё дело в том, что в системе присутствует ранее не замеченная планета, которая раз в 2049 лет перекрывает затмением на долгое время свет одного из солнц, единственного, освещающего половину планеты именно в этой конфигурации небесных тел. Ну а привыкшие к постоянному освещению разумные обитатели Лагаша даже недолгое нахождение в темноте воспринимают как сильнейший стресс, ведущий к шоку, сходу с ума, клаустрофобии и даже смерти. Затмение успевает пройти по всей поверхности планеты, обезумевшие жители в панике и желании добыть хоть немного света сжигают города и возвращаются к дикости.
Небольшая группа учёных и членов их семей оборудуют освещённое убежище в пещере, пока главные герои героически собираются отснять затмение из обсерватории и надеются, что останутся в своём уме хотя бы благодаря заблаговременно подготовленному искусственному освещению. Тем временем их собираются штурмовать местные религиозные фанатики, для которых их неверие в благость конца света выглядит жутким шатанием скреп и попранием веры. Увы, в кульминационный момент всё обращается прахом одновременно во вполне астрономическом и в то же время в почти лавкрафтовском стиле:
Оцепенев от страха, он медленно приподнялся на одной руке и посмотрел на леденящую кровь черноту в окне. За окном сияли Звёзды! И не каких-нибудь жалких три тысячи шестьсот слабеньких звёзд, видных невооружённым глазом с Земли. Лагаш находился в центре гигантского звёздного роя. Тридцать тысяч ярких солнц сияли с потрясающим душу великолепием, ещё более холодным и устрашающим в своём жутком равнодушии, чем жестокий ветер, пронизывавший холодный, уродливо сумрачный мир. Теремон, шатаясь, вскочил на ноги; горло его сдавило так, что невозможно было дышать; от невыносимого ужаса все мускулы тела свело судорогой. Он терял рассудок и знал это, а последние проблески сознания ещё мучительно сопротивлялись, тщетно пытаясь противостоять волнам чёрного ужаса. Было очень страшно сходить с ума и знать, что сходишь с ума… знать, что через какую-то минуту твоё тело будет по-прежнему живым, но ты сам, настоящий ты, исчезнешь навсегда, погрузишься в чёрную пучину безумия. Ибо это был Мрак… Мрак, Холод и Смерть. Светлые стены Вселенной рухнули, и их страшные чёрные обломки падали, чтобы раздавить и уничтожить его.
Ну а дальше была война. Вторая мировая, в пламени которой все ужасы Первой мировой стали казаться не такими уж и ужасными. Финальными аккордами её адской симфонии стали три ядерных взрыва: один на полигоне в Аламогордо, и два над японскими городами Хиросимой и Нагасаки. Они открыли новую эпоху: когда вероятность армагеддона и гибели если не человечества, то его большей части окончательно превратились из религиозных образов, мрачных поэтических преувеличений и антивоенных предостережений во что-то до отвращения реалистичное и вероятное. Уже в первые годы после Второй мировой на свет появятся первые произведения в жанре ядерного постапокалипсиса. О чём мы и поговорим в следующей части.
Автор: Алексей Костенков
